Ну и куры с огородом по-прежнему остались на мне. Так что зря Урфрида меня куском попрекала, отрабатывала я свой хлеб, еще как отрабатывала.
Только вот чувствовала что-то нехорошее впереди. Бывает так — вроде бы все в порядке, а что-то тянет и грызет, и нет тебе покоя. С Ларсом мы в то время почти не виделись. Его светлости барону взбрело на ум назначить его главным псарем. Уж не знаю, с чего вдруг он так рассудил, но Руди от этого решения впал в такую ярость, что всех дворовых распугал. А главное, Ларс и не рвался никогда его обойти, но разве ж такому объяснишь. Мне все эти перестановки ох как не понравились. Мало того, что теперь у Ларса вовсе не оставалось свободного времени, потому что он на помощников работу обычно не перекладывал, так еще и Руди на него таким зверем смотрел, будто вот-вот вцепится и горло перегрызет.
Ну и у меня с Урфридой тоже с каждым днем разногласий добавлялось. Как будто нависли над нашим домиком грозовые тучи, тяжело лежат, низко, вот-вот прорвет грозой и бурей.
Урфрида понимала, наверное, что без меня ей с ведьмовской работой не сладить. Но понимание — это одно, а чувства — вовсе даже другое. Ненавидела она меня, и я ту ненависть чувствовала явственно, словно удавку на шее. То ли оттого что с парнями у нее не заладилось, то ли из-за невесть куда пропавшей силы старой Марты — не знаю.
На меня к пятнадцати парни не то чтоб уж заглядывались, но вниманием не обходили. Хотя Ларс по-прежнему звал мелкой да малявкой. А вот из мельниковой дочурки выросла самая настоящая ведьма. Двадцати нет, а уже оплыла, обрюзгла, тяжелые веки тяжело нависают над темными глазами, брови лохматые и взгляд волчий. Разве что бородавки на носу не хватает. И никакие наряды, притирки да снадобья делу не помогали, даже приворотов едва на месяц-другой хватало. Взбесишься, пожалуй. Но я-то тут при чем?
Однако Урфрида думала иначе. Может, казалось ей, что это я на нее порчу какую навожу, а может, считала, что раз она несчастная да одинокая, то и все вокруг такими же быть должны. Только жизни мне с ней не было никакой. Ссоры и скандалы каждый день, да еще повадился к ней Лысый Якоб по вечерам бегать. Вот уж правда, подобное к подобному тянется. Сам он был прыщавый, сутулый, зубы кривые, плешь надо лбом, хоть и не старый еще. А главное, что была у этого Якоба жена, тихая, болезненная, особо-то с ней не порезвишься, вот и нашел замену. Только ластился-то он к Урфриде, а заглядывался на меня, и даром что я от них то на сеновал спать сбегала, то вообще в огороде на куче сухой травы ложилась. Этот Якоб окаянный все равно меня находил. Он смотрит, Урфрида бесится, косы повыдирать грозится. Не жизнь, а сплошная тоска.