Раз в день приходил уборщик и выносил вонючую парашу. Ройс почти не реагировал на все это, машинально съедал пищу, выпивал воду, а сам думал, думал, думал. Рассчитывать на помощь не приходилось. Джек был в море, да и само похищение явно удалось провернуть так, что никто ничего не заметил. Так что мысли о спасении Ройс мужественно отбросил сразу.
Он сидел и вспоминал свою в общем-то беспутную жизнь, отца, с которым так и не помирился, уже основательно надоевшее существование, поделенное между войной с испанцами, морским разбоем, карточной игрой да ромом. А потом его мысли неизменно возвращались к Кристине. И это было особенно мучительно. Он вспоминал ее серые глаза, странные — мерцающие, словно блики на поверхности воды или пламя в костре — пряди волос, стройное тело, которым он так и не насладился. Тут воображение начинало рисовать ему волнующие картины. Вот они вдвоем на огромной постели. Обнаженные. Руки Ройса касаются нежных, чуть припухших сосков, спускаются по плоскому животу вниз. Кристина стонет от страсти и выгибается навстречу ласке. Между ног у нее уже все увлажнилось, а в широко распахнутых глазах плавится любовь…
Но вдруг эта сладостная картина сменялась другой: Ройс грубо срывает с нее простыню, обнажая хрупкое тело, и яростно впивается в приоткрытые губы, прикусывая их в кровь. Вот он бросает Кристину на кровать и грубо, жестоко проникает пальцами в ей в девственную, никем еще не тронутую вагину. Кристина кричит от боли, и слезы струятся по его побледневшему лицу.
«Господи! Ты наказываешь меня за то, что я чуть не сломал эту чистую душу», — в отчаянии казнился Ройс.
Еще не был назначен день аутодафе, а капитан уже горел в пламени собственного огня, разведенного болезненно обжигающими воспоминаниями. Дни тянулись бесконечно долго, но и ночи не приносили успокоения. В камере стояла жара. Было душно, пахло страхом и нечистотами. Раны на голове и спине начали нагнаиваться, причиняя нестерпимую боль, но все это меркло перед душевной мукой, которой Ройс изводил себя сам.
И поэтому когда однажды к нему вошел священник и объявил, что на завтра назначено его сожжение, пленник поднял глаза и ответил:
— Наконец-то.
Вечером этого же дня по узкой улочке, сбегавшей к морю мимо дверей комендатуры, медленно шла молодая женщина под руку с вертлявым, богато одетым мужчиной в немыслимой шляпе. За ними шагали трое крепких слуг, каждый из которых нес мешок с какой-то поклажей.