Жизнь неизменно брала вверх над смертью. Казалось, что так будет
вечно.
Воскресенье, 7 мая 1978 года. Утро
Новгородская область, окрестности деревни Висючий
Бор
Cо своей рыжей действительностью Мэри примирилась не сразу. В
детстве эти цвета в зеркале были привычны, как мамина улыбка
поутру, но потом девчонка пошла в рост и стала подолгу с
подозрением изучать в трюмо свой носик ‒ он был тонок, чуть
вздёрнут и очень, очень конопат. Впрочем, скулам, лбу, шее ‒ от
солнца всему досталось.
Этот интерес, порой дораставший до болезненного, ушёл, лишь
стоило ей пересесть со школьного автобуса в разрисованный фургончик
с портретом президента Пигасуса[1] на капоте. Два года на стоянках
с типи-вигвамами дали ей немало, впрочем, немало и забрав взамен ‒
хотя последнее она поняла заметно позже. Но приобретённая
уверенность осталась, и на своё отражение Мэри смотрела теперь чуть
ли не с благодушием.
Так отчего же вдруг вновь вернулся детский взволнованный зуд, и
хочется хоть чуть-чуть да подрумянить скулы? Глупость желания была
очевидна, как и причина, но легче от того не становилось.
Причина...
Причина ходила по лагерю во флотской форме и носила на дне
выразительных зелёных глаз печальную мечту о несложном счастье.
Мэри разобралась в том не сразу, хоть и пыталась,
заинтригованная, не раз. Понимание пришло лишь на третий вечер,
когда Светка перед сном по секрету нашептала о бывшей, что не
дождалась Арлена на берегу.
Ту потаённую мечту, влекущую и сладкую, хотелось разделить.
Намерения смутные, но, несомненно, прекрасные, теснились у Мэри в
груди, укорачивая дыхание при встречах. Ещё совсем недавно пустота
на сердце отдавала тупой тоской о любви ‒ теперь всё было иначе, но
почему-то ничуть не легче.
Вот и этим утром радостное возбуждение от пробежки Мэри
постепенно разменивала на неуютные мысли о главном. Она уже
помусолила в руках размякшее земляничное мыло, торопливо побренчала
соском рукомойника, храбро плеснула в лицо обжигающе ледяной воды и
осталась собою горда: нет, её такими трудностями не сломить!
«Да я и на большее готова, ‒ рассуждала про себя девушка,
протирая покрасневшие кисти на редкость шершавым полотенцем. ‒
Подумаешь, ждать на берегу... И что, из-за этого бросать?! Нет, я
бы с ним так никогда не поступила!»
Вернувшись вслед за Чернобуркой в палатку, Мэри оставила
брезентовый полог откинутым и уселась на край спальника. Полоса
неяркого света падала теперь ей на лицо, и девушка хмурилась,
изучая себя в выпрошенном у подруги карманном зеркальце.