По тому, как эта дама на него поглядела при первой встрече,
Герман понял, что ей должно быть очень скучно в этом доме на
окраине провинциального города, с мужем-барсуком и единственной
дочкой, которую она незадолго до того отправила в пансион. Ничего
такого между ними сказано не было: поговорил Герман с ней о
литературе, очень ее заинтересовал рассказом о модных ныне
поэтах-экстатистах, пообещал привезти как-нибудь что-то из них
почитать, да и засобирался домой. И только уже у выхода, провожая
его, Аглая Мартыновна – так звали Румянову – взяла его за руку и
прошептала, слегка смутившись: «Заезжайте к нам как-нибудь еще. Да
вот хоть бы в мае, числа тринадцатого? Я вас очень буду ждать».
Признаться, Герман, может быть, и манкировал бы этим
приглашением, если бы коллежский асессор не упомянул в разговоре с
ним, что как раз двенадцатого числа убывает на ревизию в Кашин, где
местная управа совсем уже потеряла всякий страх и стыд, и надо бы
ее вывести на чистую воду, на что у него уйдет никак не менее
недели.
С учетом этого, приглашение Аглаи Мартыновны приобретало
несколько иной оборот, довольно волнующий. В этом-то и причина
того, что Герман в отличном расположении духа ехал нынче в нанятой
на вокзале извозчичьей пролетке, напевая себе под нос романс «Не
возбуждай несбыточных мечтаний» и барабаня пальцами по саквояжику.
Жизнь его в последнее время бы скучной, как урок грамматики, и он
радовался тому, что в ней наметилось хоть какое-то приключение.
Если бы только мог он знать в ту пору истинный масштаб приключений,
навстречу которым он едет!
Впрочем, нельзя сказать, чтобы он не осознавал некоторой
неуместности своего гусарства. Его Внутренний Дворецкий, глядя на
это, осуждающе качал головой и пощипывал бакенбарды.
Про Дворецкого надо, пожалуй, разъяснить. Настоящего дворецкого
у молодого человека никогда не было – не на что содержать. Однако
он всегда любил представлять себя этаким великосветским шалопаем, у
которого есть умный, но брюзгливый старый слуга, который хоть и не
любит проказ своего барина, но всегда за него горой, в нужное время
и остановит, и совет дельный подаст, а то и просто поворчит, и от
этого на душе уже легче.
Так-то в его воображении и родился Внутренний Дворецкий: этакий
в возрасте уж с пятьдесят, в старомодной ливрее и с пышными
бакенбардами. Он обычно и являлся пред внутренним взором Германа,
когда происходило нечто из ряда вон и нужен был совет, а
посоветоваться было не с кем. Нынче особенного совета не
требовалось, однако Внутренний Дворецкий иной раз являлся и без
зова, когда чувствовал, что барин расшалился. Впрочем, Герман от
него отмахнулся. Поди прочь, не до тебя сейчас.