Промокшие ноги. Невидимые иглы,
пронзающие мозг. Пустота. Всё – тлен. Пыль и тлен – где он это
слышал? Где-то ведь слышал? Словаэти то и дело приходили на ум, как
будто кто-то их нашептывал.
Сколько длилось его одиночество?
Трудно сказать. В землянке, где-то в углу валялись зарубки на
поседевших от времени дощечках, и он боялся перебрать их, и
посчитать дни и месяцы, и годы... Да и зачем? Уже давно дощечки
заброшены. Словом, он – отшельник Иван (его точно так зовут?) –
вместе с тяжестью прожитых впустую лет, превратился в столь же
пустую и бессмысленную оболочку. Тень человека. Призрак жизни,
которой, может, и не было вовсе.
Зима выдалась не такая холодная, но
колючая. Ядовитая. С вечно завывающими в горах по ту сторону реки
ветрами. В вое слышался стон. Или даже просьба. Ивану всё
мерещилось, что на том берегу кто-то есть. Кто-то зовёт его.
Снега не так много нынче – плохо. И
живности мало. Силки пустуют. Тоже плохо. Тогда зачем он идёт
проверять их? Наверное, потому что рыба надоела. Мяса бы.
Свежего.
Смешно. И грустно.
Иван вышел к ручью. В полынье, вслед
за течением тянулись, волнуясь, словно в странном завораживающем
танце, нити рогозы. Какое-то время он наблюдал за потоком,
вслушивался в журчание ручья, пытаясь, как бывало раньше,
расслышать чьи-то голоса, пока не понял, что смотрит сам на
себя.
Иван отпрянул. И торопливо,
проваливаясь в снег, падая, скользя, покинул это место.
Ему показалось, что на него
взглянула смерть.
Немного погодя Иван остановился
отдышаться. Да плевать. В землянке, в погребе, или скорее в яме,
прикрытой сколоченной из гнутых горбылей заслонкой, ещё есть запас
вяленого мяса. Есть сушеные ягоды и грибы. Есть травы – он заварит
чаек. И будет вечер, когда можно будет привычно прислушиваться к
звукам природы. И будет ночь, когда можно будет забыться, покоясь
на слежавшейся, местами уже плешивой медвежьей шкуре.
Ивану чудилась беспрестанная тоска в
волчьем вое; в величавой усталости лосей, апатично проламывавшихся
через обветренный сухой подлесок, представлялась некая лесная
мудрость; а зловещая, где-то даже сардоническая песнь филина
обещала тебе вечное заточение в... бездне. Ледяной, как самая лютая
стужа и бесконечно безжизненной.
Бездна. Слово пугало. Нет, не так.
За этим словом таился ужас. В бездне кто-то жил. Тот, кто
пристально смотрит на тебя и ждет. Кто вечно хочет тебе что-то
сказать, а может, и подчинить своей воле.