Гильермо
изначально хотел спросить, что значат все эти вещи для попутчика,
но передумал. Во-первых, не был уверен, что его поймут - Банга знал
все основные европейские языки, но каждый в пределах полусотни
слов, основные команды и денежные единицы, больше ничего. Во-вторых
... сложно сказать. Просто Гильермо чувствовал, что для нищего и
презираемого наемника в старой жестянке сокрыта целая вселенная.
Может быть прошлое, настолько ценное, что его хотелось сохранить,
уберечь. Может мечты о будущем, новой, чуть более привольной и
счастливой жизни. Целый мир, который словно крылья бабочки, может
смять и уничтожить одно неловкое прикосновение.
Так или
иначе, Боскэ ничего не спрашивал и сделал вид, что вообще ничего не
заметил. За это он, кажется. удостоился молчаливой благодарности.
Толку от нее не было, однако на душе как-то потеплело. Жаль, что
только на душе, немного согреться тоже не помешало бы.
Наверху
завопил судовой колокол или как там называлась штука, которая
звенела и орала, словно черти-барабанщики в аду. За переборками
залязгало, загремело, как будто железная цепь скользила по
храповику. Завозились разбуженные пассажиры, которые выглядели
близнецами членов хольговой ганзы. Такие же уставшие, грязные,
болезненно осунувшиеся. Утихла сатанинская машинка, и вслед за ней
снова успокаивались люди, набитые в трюм.
Саднила
голова, бритая налысо скверно заточенной бритвой. Хольг рассудил,
что физиономия Боскэ слишком запоминающаяся, а у пулеметчика со
странным прозвищем «Кот» нашлись и ножницы, и бритва. Гильермо
наконец-то переодели, подобрав одежду условно по росту и размеру.
Очень условно, потому что для своего роста в сто восемьдесят
сантиметров Боскэ оказался слишком худым. Хотя просаленная и
мешковатая одежда оказалась по-своему удобна, в нее можно было
плотнее закутаться. Один ботинок казался относительно приемлемым,
второй же был подвязан веревочкой, демонстрируя оскал
отклеивающейся подошвы. На переносицу водрузили старое фальшивое
пенсне, у которого одна нулевая линза треснула, а вторая вообще
отсутствовала. После всех этих манипуляций миру предстал немолодой
тип крайне подозрительной наружности, к тому же с основательно
битой физиономией - синяки от ударов Хольга лишь набирали синеву и
не желали сходить.