- Меня нет
смысла оскорблять, - Гильермо не без труда поднялся, озябшие пальцы
закостенели и стучали по палубе, как высохшие деревяшки. - Я служу
не людям, а Ему. Людская жестокость может причинить мне боль, но не
обидеть. Вы можете ударить меня, избить. Но не можете
оскорбить.
- Неужели?
- недобро осведомился фюрер.
- Да, -
развел непослушными руками Боскэ. - И я просто хотел помочь. Как
помог вашему ... стрелку. Максвеллу. Ему было тяжело, но мы
поговорили по душам, и ему стало легче. Намного легче.
- Ты
исповедовал Рыжего? - не поверил фюрер.
- Нет. Я не
мог, ведь он не католик... не был католиком, - грустно поправился
Гильермо. - Мы просто поговорили. И ему стало легче.
- Просто
поговорили... - повторил Хольг с непонятной, однако вполне
определенно недоброй интонацией. - Поговорили, значит.
- Господин
Хольг ... - Гильермо замялся, пытаясь облечь свои мысли в
правильные слова, что смогут достичь не только ушей, но и разума
злобного командира. Но не успел. Слова монаха, безобидные сами по
себе, послужили катализатором. Давно накапливающиеся раздражение и
страх, наконец, соединились, словно взрывчатые компоненты в
снаряде. И породили сокрушительную, слепую вспышку нерассуждающего
гнева.
Казалось, в
голове фюрера щелкнул какой-то рычажок, разом переключив состояние
Хольга. Он молча бросился на доминиканца и, схватив за воротник,
встряхнул без жалости. Ударил раз, другой, разбрызгивая кровь.
Боскэ слабо вскрикнул, фюрер швырнул его на мокрую холодную палубу
и с каким-то почти собачьим рычанием начал пинать здоровой
ногой.
- Эй,
братан, полегче там, - посоветовал спешащий по своим делам моряк. -
Отмывать потом сам будешь, капитан взбесится, лучше сразу за борт
кидай. Все равно уплачено.
Морской
человек устремился дальше, втягивая голову меж плеч под широким
капюшоном. А немного протрезвевший Хольг отступил, тяжело дыша,
разжимая кулак. Во второй руке он сжимал пистолет, не черный и не
блестящий, никелированный, а серого цвета, как старый, часто
использовавшийся нож. По лицу фюрера текла вода, ее было слишком
много для соленых брызг. Видимо припадок истерического гнева выжал
из воспаленных глаз немало злых слез.
Хольг еще
раз пнул Леона. Не слишком больно - увечная нога не давала
достаточно опоры, однако все равно чувствительно. Присел рядом и
приставил к голове доминиканца ствол. Гильермо закрыл глаза и
что-то шептал, пытаясь перекреститься непослушными
пальцами.