- Еще нет.
С этими словами Морхауз быстро сменил
бобину, заправил свободный конец серой ленты в пружинный захват
приемного барабана. Судя по длине ленты, эта запись была совсем
короткая, буквально на несколько минут. Кардинал щелкнул эбонитовым
тумблером.
- Путь праведника труден, ибо
препятствуют ему себялюбивые и тираны из злых людей, - медленно,
растягивая слова, с необычной торжественностью вымолвил голос
Морхауза из рупора. - Блажен тот пастырь, кто во имя милосердия и
доброты ведет слабых за собой сквозь долину тьмы, ибо именно он и
есть тот, кто воистину печется о ближнем своем и возвращает детей
заблудших. Понимаете, о чем я? Понимаете, что есть путь праведника
и антитеза ему?
- Кажется, понимаю... - столь же
медленно промолвил Гильермо. - Сейчас ... Мне нужно немного
подумать.
Что-то протяжно заскрипело, очень
уютно, можно сказать по-домашнему. Так поскрипывают ладно
выструганные и пригнанные доски на полу в хорошем доме. Видимо Леон
нервно заходил, часто и быстро ступая.
- Сейчас... - повторил монах.
Кардинал терпеливо ждал.
- Я думаю, что понял, - сказал,
наконец, Гильермо. - Да. Ведь все уже сказано и рассказано, нужно
лишь внимательно прислушаться к слову Божьему. Он собрал
приближенных своих, но даже среди двенадцати избранных нашелся один
Иуда. Ныне нас гораздо больше, многократно больше. И даже если не
каждый двенадцатый, но сотый оказывается козлищем, их все равно -
армия.
На этом запись закончилась.
Уголино откинулся назад, осторожно и
плавно, как будто опасался рассыпаться от неосторожного движения.
Он весь как-то съежился в кресле и стал похож уже не на доброго
седого старичка, а скорее на гнома из сказки.
- Конечно, viva vox alit plenius -
живое слово лучше воспитывает, интереснее было бы услышать все это
вживую, - сказал библиотекарь, сомкнув тонкие артритные пальцы. -
Но я понял тебя, да. Склонен согласиться. Этот человек
соответствует твоему описанию. Он неглуп, честен, преисполнен
чистой, искренней веры. И ... бесконечно наивен. Сколько ему
лет?
- Пятьдесят один год.
- Да... это уже неизлечимо. Иногда я
думаю, где пролегает грань между наивностью и глупостью?.. Думаю и
прихожу к выводу, что они как две стороны одной монеты, суть разные
грани единого. Однако здесь определенно не такой случай.
Голос старенького кардинала стал еще
менее приятным и каким-то холодным, пронзительным, как итальянский
стилет. Уголино закашлялся, шмыгнул носом. И спросил: