Она взяла со стола тонометр и
стетоскоп и подошла к нему.
— Я с вами вовек не расплачусь, —
вздохнул Семен.
— Нарисуете мне рисунок, —
улыбнулась Дарья, присаживаясь рядом с ним на софу.
— Художник из меня так себе. Но могу
изобразить для вас птицу.
— Вот и замечательно, — ласково
отозвалась она. Семен едва не фыркнул: ну что она с ним как с
ребенком. — Нарисуйте мне птицу, — вполне серьезно продолжила
Дарья. — Поверьте, ко мне редко заезжают настоящие художники. Так
что я согласна и на изображение огуречика с палочками. Мне будет
достаточно. Главное, сделайте это от души.
— Хорошо, — покладисто согласился
Семен и прикрыл глаза. Слова отбирали много сил. — А что рисуют вам
настоящие художники?
— Вы видели. Картина во флигеле. Ее
нарисовал один из моих пациентов.
— С наводнением?
— Да.
— Она мне не нравится.
— Почему?
— Потому что зайцам на ней
страшно.
Он все ждал, когда Дарья приступит,
но она почему-то не прикасалась к нему. Заставил себя снова открыть
глаза. Дарья смотрела на него. Медовый свет лампы отражался в ее
карих, почти черных в полумраке глазах, и Семен невольно замер. Она
опомнилась первой. Отвела взгляд, но более ничем не выдала своей
заминки. Решительно натянула манжету ему на плечо, надела
стетоскоп, принялась жать грушу. Семен перевел взгляд на стену.
— Все хорошо, — вынесла вердикт
Дарья, снимая стетоскоп и освобождая его от хватки тонометра. —
Ночь за вами понаблюдаю, а утром отпущу.
— Понаблюдаете?
— Разумеется. Вы упали в обморок.
Мало ли. Увы, нужного оборудования у меня нет, так что придется мне
бдить за вашим дыханием самостоятельно. Если проснетесь и
обнаружите меня совсем рядом, не подумайте чего дурного, — она
засмеялась. — Будем считать, что у меня внеплановое ночное
дежурство. Вы будете надо мной смеяться, но будучи ординатором я их
любила.
— Лучше идите спать, — попросил
Семен. — Правда. Все со мной нормально.
— Не будете меня слушаться, вызову
скорую и упеку в больницу.
— Я напишу отказ.
— Эх, на лугу вы были
посговорчивее.
— Захотелось жить.
— Семен, хотеть жить — это
нормально.
Семен снова посмотрел ей в глаза.
Ответ жег кончик языка, и он бы никогда не произнес его, если бы за
окном не царила ночь и лампа на столе не светила столь приглушенно.
Если бы перед ним был кто-то другой. Если бы последние два года его
не сжигала потребность кому-то рассказать. То ли душу облегчить, то
ли сдасться с повинной, и будет что будет.