— Эля умирала, а я думал о том, как
хочу жить, — произнес он. — Вот такой я подлец. А еще трус. Она не
боялась. А я насмотрелся и боюсь. И лучше бы и правда инфаркт, зато
быстро. Эля прошла через ад. А я не смог даже просто постоять рядом
до конца.
Перед внутренним взором встала
кровать в их спальне и Эля. Совсем иная, нежели являлась ему
теперь. Хоть в этом ему повезло, он мог снова видеть ее такой,
какой она была до болезни.
Слезы обожгли веки. Семен закатил
глаза, чтобы не заплакать.
— В каком смысле — не смогли? — тихо
спросила Дарья.
— Я понял, что все кончено, примерно
за месяц до ее смерти. И меня как отрезало от нее. Я словно
похоронил ее заранее. Меня будто заморозило. Я стал скупее на слова
и эмоции. Я старался это скрыть. Как мог старался. Но не верю, что
она не почувствовала. Никогда себе этого не прощу.
— Вы оставили ее?
— Нет!
— Бросили? Не появлялись рядом с ней
днями, отказывали ей в разговорах?
— Разумеется, нет! Но…
— Тогда за что вы себя вините? За
то, что вы просто человек? За то, что вас совершенно по-человечески
напугали боль и страдание? За то, что понимание утраты настигло вас
раньше и окунуло в горе, с которым вы не смогли быстро справиться?
Такое бывает и очень часто, потому что люди — они просто люди. И
Семен, мы можем думать и чувствовать что угодно, вопрос в том, что
мы при этом делаем и говорим. Вот что по-настоящему важно. А вы не
оставили ее. Вы были с ней, несмотря на страх. И я уверена, она
знала это и ценила.
По правой щеке Семена сползла слеза.
Он резко повернул голову на бок, и она впиталась в наволочку.
— Она почти все время стонала.
Иногда я выходил из комнаты и… иногда я думал…
Он сжал зубы.
— Вы были при ее конце?
Семен кивнул, потому что не смог
ответить вслух.
Дарья молчала, давая ему время
собраться.
— Последнюю неделю она провела на
фентаниле. Почти все время спала. И ушла во сне. И когда она ушла,
я… я почувствовал… облегчение. Я лег спать и проспал почти
шестнадцать часов… Я был рад, что все закончилось. Несколько первых
суток — просто рад. А потом... потом я увидел ее в гробу... и
пришло осознание… Я так отчетливо понял то, что и раньше знал, но
Эле было так плохо, что казалось, что смерть — это все равно лучший
выход. А тут меня как ударило. Я осознал, что больше ничего не
будет. И Эли не будет. Совсем. Катя была на втором месяце
беременности. Я смотрел на нее и понимал, что Эля не увидит ее
детей. Не возьмет на руки. Что она больше вообще ничего не увидит.
И это так нечестно, так… Мне, казалось, что я готов. Но я оказался
совершенно не готов.