Ничего, накопится. Медленная зарядка — самая щадящая.
— Просыпайся, барич, — тихо, но внушительно сказал дядька Андрей. —
Время.
Я открыл глаза.
Света больше, чем вчера, много больше. Комната стала просторнее. У
стены камин, пламя закрыто экраном. В ногах кровати — раскрашенный
Виннету, вождь апачей. Из папье-маше? На стенах картины, всё больше
пейзажи.
Всё чётко, ясно, полноцветно.
Вот и славно.
Дядька Андрей и сиделка Груня тем временем совершали мой утренний
туалет. Судно не золотое, не серебряное, а керамическое. Губка
натуральная, морская. Вода тёплая, слегка мыльная, с какой-то
умеренно пахучей эссенцией. Рубашка полотняная, до колен. Нога...
Мдя... Левая нога от бедра до колена — сплошной кровоподтек.
Болезненный. Но центры боли — суставы, тазобедренный и коленный. С
другой стороны, болит хоть чуточку, но меньше вчерашнего. Или я
притерпелся.
Я ждал завтрака, но вместо него Груня подала стакан воды — и
облатку.
— Что это? — спросил я.
— Лекарство, нещечко.
— Какое?
— Немецкое, самое лучшее. Аспирин называется.
— Аспирин — это хорошо. Но я воздержусь.
— Но доктора...
— С докторами, Груня, я разберусь.
Помянешь чёрта — он тут, как тут.
Вошли врачи. Без стука, между прочим.
Теперь их было пятеро. Я их разглядел вполне отчётливо. Обыкновенно
дореволюционных врачей мы представляем по Чехову, этакими
интеллигентами в пенсне, с бородкой, с умными и добрыми лицами. Эти
пятеро тоже выглядели вполне авантажно, но худыми были лишь двое, а
трое — весьма упитанны. И без пенсне.
— Ну-с, ваше императорское высочество, как мы себя чувствуем? —
сказал самый главный — или самый решительный.
— Немного лучше вчерашнего, Евгений Сергеевич.
— Это радует. И в чём же, ваше императорское высочество...
— Называйте меня Алексеем, как и прежде, — предложил я.
— Хорошо, Алексей. Так в чём же, Алексей, заключается это «немного
лучше»?
— Вчера утром я думал, что умру. Собственно, я и умирал. Но сегодня
я уверен, что смерть мне не грозит, во всяком случае, в ближайшем
будущем. Год, два, три.
— И на чем основывается ваша уверенность, Алексей?
— На чувстве, Евгений Сергеевич, на чувстве.
— Да... — и Боткин достал стетоскоп.
Что бы ему не прийти полчаса назад, когда меня принаряжали? Тогда
бы и осмотрел, и выслушал, и понюхал содержимое судна.