В то же время Александра Федоровна говорила венценосному
супругу:
— Ты видел? Ты видел, как изменился Sunbeam?
— Ему, кажется, лучше, — осторожно ответил Государь.
— Ему несомненно лучше! И я теперь уверена в благоприятном
исходе.
— Знаешь, Аликс, я всем сердцем желаю этого, но не будем
торопиться...
— Я знаю, а ты нет. Утром я получила депешу от отца Григория, — и
она достала листок бумаги:
«Бог воззрил на твои слезы. Не печалься. Твой сын будет жить. Пусть
доктора его не мучат».
— Что ты на это скажешь?
— Что Григорий не рукоположен, и потому звать Отцом его
неправильно.
— Ах, какой ты формалист. Ты вникни в суть! Сначала Alexis говорит,
что будет жить, что выздоровеет, и что это ему сказали с небес! И
тут же Друг посылает нам благую весть. Это совпадение? Разве бывают
такие совпадения?
— Хорошо, хорошо, — примирительным тоном сказал Государь. — Но всё
же давай немножко подождём.
— И другое: ты заметил, что львёнок становится львом? Как он
разговаривает, как он держится, как он осадил всех этих докторов!
Настоящий самодержец!
А я, значит, ненастоящий, подумал Николай, но сказал другое:
— Мы, Романовы, такие! «Я еду, еду, не свищу, а как наеду — не
спущу!»
— Конечно, — согласилась Александра Федоровна. Но что подумала она,
осталось тайной.
17 ноября 1912 года, поезд номер один.
— В тогдашнее время, как стали ружья заряжать, а пули в них и
болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.
Тут Мартын-Сольский Чернышеву о левше и напомнил, а граф
Чернышев и говорит:
— Пошел к черту, плезирная трубка, не в свое дело не мешайся, а
не то я отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал, — тебе же
и достанется.
Мартын-Сольский подумал: «И вправду отопрется», — так и
молчал.
А доведи они левшины слова в свое время до государя, в Крыму на
войне с неприятелем совсем бы другой оборот был, — Papa вздохнул,
закрыл книгу, и отложил в сторону.
Мы сидели в гостиной, поезд катил по Виленской губернии, тихо,
плавно, гладко. И медленно. Двадцать вёрст в час. Поезд царский,
мебель наилучшая, отделка превосходная, но дорога — она для всех
дорога. И чтобы исключить раскачивание вагонов на стыках рельс и
прочих местах, поезд двигался неспешно. А вдруг вагон качнётся, я
ударюсь обо что-нибудь? Нет, это недопустимо.
Да и куда спешить? Здесь уютно, здесь покойно. Едва слышный
запах мокрого угля, едва слышный шум колес, едва заметное
покачивание — век бы ехал.