— Нас тогда погнали под Вюртемберг.
— Я знаю. Сидим мы, значит, в Бадене. Бунтовщиков
разогнали, дело мелкое, хватило бы и жандармского корпуса, но
папенька Франц тогда шутить не любил. Базельский мир, сам знаешь,
еще и Корсиканец в Италии сидит, под боком… В общем, нервничали
тогда в Гофкригсрате. Полк фойрмейстеров на подавление выслали,
штейнмейстеров две усиленных штурмовых роты и нас, значит. Прибыли
— все уже догорает, а что не горит, с землей смешано. Дым, чад…
Ребята из «Роллштейна» и так шутить не любят, а тут уж вовсе
разошлись. На моих глазах обрушили на бунтовщиков часть городской
стены. Грохот, как в Судный день… Нам дела уже не нашлось, собирали
тела из-под обломков и командовали им маршировать в канавы за
городом.
— Пакость какая. Мы в Ломбардии таким занимались, когда
трупы вывозить некому было…
— Не перебивай. Ну, значит, сидим мы в Бадене. Неделю
сидим, две, три… Обоза нет. То ли напутали что-то в Гофкригсрате,
то ли партизаны по тылам били, но сидим без еды, как
аскеты-постники какие-нибудь… Сперва как-то перебивались, лавки
вскрывали, трактиры… сам знаешь, как бывает. Потом уже чувствуем,
ремни к позвоночнику липнут. «Роллштейнам» повезло больше, они по
фермам расселились, жрут не от пуза, но и не бедствуют,
фойрмейстерам что-то свои тащат, одни лишь мы без куска хлеба.
— Тоттмейстерам нет нужды в провианте, — вставил
Макс. — Общеизвестно, что питаются они гнилым мясом с
мертвецов да лишайником, что растет на могильных плитах.
— Ну, пошел месяц — начали уже сами разбираться, что к
чему. Там кусок здесь… Живем, как сущие стервятники: кто в городе
хоть корку уронит — уже у нас… Война, что уж. И приходит однажды
Вилли из первого взвода…
— Вилли? Какой Вилли? Вилли Вурст?
— Нет, другой. Да неважно… У него всегда нюх по части еды
был исключительный. Приходит и говорит: я тут, мол, целый птичник
на окраине обнаружил. Что хочешь — индюки, гуси, кур полно.
Сторожей нет, кто был — видно, разбежался, одна хозяйка
присматривает. Той же ночью пошли взять свою долю. Вилли, я да еще
двое. Крадемся к этому проклятому птичнику, эполеты придерживаем,
смех один… Ну, добрались. Перемахнули через забор, а там птицы —
как в Моравии посреди охотничьего сезона. Ночь недолга, взялись за
дело — мы с Вилли «кошкодерами» спящую птицу приходуем, остальные
укладывают в баулы. Тишина, перья летят… И тут выскакивает с
керосинкой хозяйка. Услышала, значит… Крику — как будто бригада
лягушатников Франкфурт взяла… «Подонки, ворье, стыда у вас нет,
императорский герб нацепили, а по ночам птицу у мирных горожан
тягаете! Сейчас пойду к главному, все выложу!» Мы сперва опешили,
понятно. Бабку приходовать-то желания не было, пыль давно улеглась,
мирная жизнь в Бадене, куда уж. Если б первый день после взятия —
еще понятно, а так не складывается. Смотрю, Вилли будто мне
подмигивает. Сперва не понял, к чему он. А бабка не унимается —
костоломы, кричит, сколько птицы мне поубивали, ироды, души в вас
нет… А Вилли пытается ее успокоить, но и нам продолжает
подмигивать. Вижу — вроде бы трепыхнулось что-то в бауле. Точно,
вылазит индюк, встряхивается и идет гулять по птичнику, как ни в
чем не бывало. Голова за ним по песку волочится, будто б так и
надо. Ну, тут и мы сообразили. Собрались и…