Наверно, раньше улицы Альтштадта были широки, прямы и просторны,
а дома — крепки и светлы. Здесь могло пахнуть липами или тополями —
иногда я вижу их скрюченные, почерневшие от времени или огня
скелеты в тени переулков. Тогда город был молод, а молодости
свойственны размах и еще то особенное, бывающее лишь в жизни,
ощущение ликующей трепещущей вседозволенности. Альтштадт поднимался
из болот, давил свежевырубленным камнем, как огромным сапогом, их
ядовитые соки, засыпался золотистой сосновой стружкой и звенел на
двести миль в округе кузнечными молотами. Он разрастался, обрастал
высокими стенами, пронзал небо неуклюжими мощными башнями,
покрывался с головы до ног матово блестящей черепицей и сиял
слюдянистым блеском стекла.
Он был силен и крепок, этот организм, рожденный из камня и
человеческого упрямства — двух самых прочных веществ в мире,
спаянных за несколько веков. У его стен были французы, были
англичане, были русские — и ни разу он не отпер своих ворот. Дважды
в него приходила чума — зловонная старуха с холодными гноящимися
глазами, четырежды бывал пожар — а после Большого пожара
восемьдесят третьего город уцелел едва ли наполовину. Но он жил —
дышал, скрипел, источал запахи.
Но он уже менялся, хоть и сохранил неприступными крепостные
стены. Как опухоль, развивающаяся внутри организма, незаметна
глазу, так и изменения Альтштадта никого не могли удивить. Он рос,
кипел беспокойной жизнью, обзаводился новыми церквями, цехами,
складами. Трактиры и ресторации выросли на каждом углу, а клубам и
бильярдным и подавно не было числа. Появлялись лицеи, театры,
цирюльни — все больше и больше камня вжималось, впрессовывалось в
некогда крепкое и прочное тело. Дух десятков тысяч людей наполнил
его.
Это уже был какой-то другой Альтштадт, пусть Господь и дозволил
ему занимать то же самое место, что прежде занимал его тезка. Он
стал громоздок, шумен, поспешен, пылен. В старом теле давно бродили
новые соки. Дома жались друг к другу, как беспомощные старики,
поддерживающие друг друга немощными плечами — и сами были такими же
немощными, с прохудившимися крышами и сработанными еще сто лет
назад, но рассыпающимися на глазах ступенями. Я не любил этих домов
ни снаружи, ни внутри. Улицы, схожие с переплетением кишок или
клубком змей, хранящие полумрак, сырость и кислый прелый запах
множества человеческих тел. Это был не тот город, в котором я хотел
бы жить. Но старый Альтштадт — тот, который был мне больше по
душе, — давно умер.