Напишу рапорт, как и обещано Кречмеру, и отошлю завтра с
посыльным в полицай-президиум. Изложу дело, как обычно, а в конце
укажу — мол, на следующий день присутствовал при осмотре тела
неизвестного на Стромштрассе, посмертные следы на котором позволяют
судить о… о…
Составляя в уме мудреный оборот, я не сразу заметил, что мы
подошли к дому. Я безошибочно узнал его в шеренге точно таких же
домов, хотя никаких особых отличительных признаков он не имел, если
не считать потрескавшейся сбоку стены и растущей на веранде
драцены. А сейчас, когда ночь осторожно и в то же время властно
укрыла город своим тяжелым плащом, не видно было даже этого. В этом
доме я последние несколько лет снимал верхний этаж — две просторные
комнаты со столовой и кабинетом. Окна уже не горели, но я знал, что
на кухне для меня оставлен ужин — скорее всего, ароматный домашний
гуляш со свининой, парочка шнельклопсов, кексы со сливовым вареньем
и, конечно же, нераспечатанная бутылка мозельского. За прошедшие
годы фрау Кеммерих хорошо успела изучить мой вкус.
Итак, следы… следы, позволяющие судить об идентичности, а также
о характере…
Возле дома мне померещилось движение. Любое движение, искаженное
ночью, выглядит смутно и непонятно — точно кто-то дернул рукой
черную простынь, отчего по ней на мгновенье прошли мелкие складки.
Ближайший фонарь был в двух домах впереди, а потому его зыбкого
света хватало лишь для того, чтоб обозначить профиль дома.
Остальное же, включая палисадник, крыльцо и веранду, было
непроглядно, черно и молчаливо. Движение? Я усмехнулся. Вот уж
точно нервы. Или же недоброй памяти старые рефлексы охотничьей
собаки, как всегда не вовремя проснувшиеся. Такие вещи, говорят,
держатся до самой смерти… Уж не французского ли лазутчика
нарисовало в спешке мое беспокойное воображение?
Тем не менее, я отчего-то сбавил шаг. До дома оставалось не
более тридцати шагов, он был передо мной — знакомая и ставшая как
будто даже немного родной туша — немного покосившееся крыльцо,
трещина в стене, пьянящий аромат вишен из палисадника… Калитка была
заперта, как обычно: фрау Кеммерих по привычке опасалась воров,
хоть и знала — ни один вор, в трезвом ли рассудке или в пьяном,
никогда не полезет под крышу, где живет тоттмейстер.
И все же что-то вызывало беспокойство. Точно мелкая острая
крошка, впившаяся между внутренностей и неприятно колющая при
каждом шаге. Твердая такая крошка, которую не вытряхнуть, не
перетереть…