Мои предчувствия были туманны, но сбылись через год после начала
войны и совсем не так, как я предполагал. Дело в том, что война
отменила одну большую, на весь мир, эпидемию, вот только самой
эпидемии об этом, кажется, сообщить забыли. Она никуда не делась, а
просто ждала своего часа, чтобы вцепиться в меня.
***
За несколько дней я узнал много нового о человеческом организме
– хотя и до этого знал о нём многое из того, чего предпочел бы не
знать никогда и ни при каких обстоятельствах. Среди новых знаний
была, например, информация про маленькие альвеолы – они находятся в
легких и через них кислород попадает в кровь. При пневмонии эти
альвеолы повреждаются, но всё остальное вокруг них продолжает
функционировать в прежнем режиме, и маленькие мышцы привычно
сдувают и раздувают поврежденные мешочки, усугубляя болезнь.
Альвеолы повреждаются всё больше и больше, пока ситуация не станет
необратимой.
Впрочем, врачи научились с этим бороться, как рассказал мне один
из них. Его лица я не видел – он был в маске, которая отражала
весеннее яркое солнце и мир за окном палаты, а мне было так
хреново, что я лишь по привычке всё запоминать положил в память и
эту информацию. Мне надели намордник, и всё шло вроде бы нормально,
но уже через пару часов тот же – а, может, другой – доктор грустно
сообщил мне, что неинвазивно ничего не получится, и нужно
переходить к более суровым методам. Инвазивным.
Этот термин я тоже запомнил.
А потом начался кошмар, который никак не заканчивался. Я иногда
впадал в забытье, временами приходил в себя; вокруг ходили,
кажется, медсестры, но они от мужчин-докторов отличались только
ростом, а мой угол обзора был серьезно ограничен аппаратом
искусственной вентиляции легких и какой-то ещё аппаратурой, которая
противно пищала, о чем-то сообщая специалистам. Меня вроде бы
кормили, но это происходило – если происходило – через трубку,
которую врачи засунули мне прямо в рот, так что и в этом я не был
уверен. Ещё меня уговаривали не терпеть и мочиться, если хочется,
но это я считал бредом.
Наверное, мне стоило воспользоваться пистолетом сразу, как
только я почувствовал первые симптомы. Но тогда мне показалось, что
всё не настолько серьезно, ПМ остался лежать в ящике с
инструментом, а я оказался в больнице с суровым пропускным режимом.
Меня никто не навещал – было нельзя; мне ничего не передавали –
было нельзя; со мной разговаривали только врачи и очень редко.
Сколько продолжалась пытка инвазивным методом – я не знал; мне
сказали – неделя, я был уверен – годы.