И вновь игра с «ты» на «вы». Но в
данном случае «ты» не холопье какое-нибудь, а дружественное,
панибратское.
— Вас, Алексей Борисович, решил
проверить государь? - спросил я, не называя князя по титулу.
Пора переходить и на имя-отчество.
Пусть наше сотрудничество взаимовыгодно, но… да плевать. Просто
пора. Как пора и делать меня дворянином. Он, Куракин, оказался
одним из, насколько я понимаю, двух лиц, которые наиболее
приближены в данный момент к царскому стулу. В иной реальности было
не совсем так. Так что я уже имею право чуть меньше пресмыкаться
перед тем, кто не может написать всего-то шаблонный Манифест о
восшествии Павла Петровича. Хотя… Нет, существуют подводные камушки
в процессе написания такого документа.
— С чего вы решили, что он проверяет
меня? – озадачено спросил Куракин.
— С того, Алексей Борисович, что тут
нельзя написать о преемственности от Екатерины Алексеевны, это так,
для примера. Уж простите великодушно, что вновь лезу не в свое
дело, - сказал я и по реакции понял, что князь непременно бы
написал про Екатерину.
Вообще, если следовать шаблону,
новому императору принято писать о преемственности, это своего рода
и доказательство легитимности «заступающего на вахту» государя, ну
и некий намек верноподданным, в каком направлении будет
развиваться, как минимум, внутренняя политика.
— Хорошо… Не Екатерина, как и иные… -
я чуть замялся, потому что в своих словах хожу по краю, но ведь это
сказано самим императором. – Как наш отец-император сказал: «бабы
на престоле». Потому писать о преемственности нужно от Петра
Великого. Далее государь наш православный, так что нужно отсылаться
к писанию, ну и к греческим василевсам, чтобы еще более подчеркнуть
право повелевать. А еще… [описание Манифеста, написанного в РИ]
— Михаил Михайлович, ты… вы… так
прекрасно понимаете иных людей и как бы они написали нужное. Не
забуду те письма, что вы за меня писали. Читаю, так, словно, сам их
писал в долгих муках. А у вас… - Куракин включил, как он полагал,
наверное, всесокрушительную улыбку. – Напишите! Мы же мой
секретарь! А я повышу жалование…
— Десять тысяч рублей, уж простите,
но все на благо России, но десять тысяч рублей, - сказал я и понял,
как низко это прозвучало.
— Коммерциант! Сибарит! Как можете
вы? Вам дают возможность прикоснуться к сакральному, к русской
православной императорской власти, а вы… - впрочем, сильного
осуждения я не заметил.