Воланд рассчитывал развлечься,
как я помнила из разговора. Вопрос упирался в порочность этого
человека, преступно-гениальный склад ума. При мысли, что я бродила
с профессором до самой ночи, бросало в холод. Он взялся из
ниоткуда, надругался над москвичами, провёл чудовищный лабораторный
опыт и скрылся. Однако что-то мешало принять ситуацию такой, как
описывали её потом в газетах и вещали по радио; разум мучился от
несовпадения деталей и общей неестественности, как если бы я попала
в сон и поняла, что это сон. Некоторые чиновники степенно выходили
из Варьете, безмятежно и с достоинством, словно рыдания и истерики
их не касались. Другие, правда, возмущались, громко требовали у
замдиректора отчёта, — их жён увезли в исподнем. На моё простенькое
голубое платье смотрели с завистью, когда пробиралась по коридору
обратно в зрительный зал: там я надеялась поймать Мастера. К
сожалению, не успела, писатель покинул здание.
До темноты сидела в ближайшем
парке в раздумьях. Любой фокус состоял из обмана зрения: вещи не
могли кануть в небытие, их маскировали, — появление и пропажа
ковров, огромных зеркал, парижских платьев требовали инженерной
проработки. Но если деньги, вещи, даже декорации с натяжкой можно
было отнести к примеру массового гипноза, мощного и умелого, то
голову Жоржа нет. Между галлюцинацией и сращиванием сосудов и
суставов — пропасть. «Вы из Германии?» — голос учителя в шуме
весеннего дождя звучал глухо. «Пожалуй, и из Германии тоже», —
ответ с задержкой в секунды позволил прийти к решению, не
обязательно верному. «Неплохой сюжет для рассказа, разве нет?» —
шипение прорывалось сквозь алчную улыбку. «Дьявол, в которого никто
не верит, решает лично посетить Москву?» — Мастер подхватил идею,
хотя Воланд ни словом не обмолвился о дьяволе. «Можете ли вы
поверить, что всё это произошло на самом деле? Я встретил Михаила
Александровича Берлиоза и поэта Ивана Бездомного на Патриарших», —
утверждение, как непреложная истина, повисло в воздухе и вынудило
гадать о последствиях этих событий, а вовсе не их подлинности.
«Тогда мне стоит приехать вновь и проверить, силён ли человеческий
дух», — надменные речи наталкивали на мысль, что Воланд не
отождествлял себя с людьми. Руки тряслись. Я осторожно вынула из
сумочки чёрную визитку с дважды пропечатанной буквой «W», а затем
развернула карточку вверх ногами. «Мефистофель», — непреднамеренно
сорвалось с уст. Я толком не прониклась вкусом открытия, оно
казалось слишком невероятным, неестественным, опять же. Имя унёс
порывистый весенний ветер: ранний апрель сулил жару днём и холода с
вечера. «Вашим специалистам придётся сильно постараться», —
обещание Воланда сопровождала проказливая улыбка. Не пострадай от
магии кремлёвские жёны, о проделках кота и клоунов в газетах бы
умолчали, вдобавок власть обвинила бы наивный неграмотный народ в
суевериях, пристыдила, что комсомолки польстились на заграничные
тряпки. Хитрый немец пригласил на сеанс богатых, элиту СССР, а
элита унижений не прощает. Мне оставалось лишь гадать, какие
опровержения предъявят в прессе, насколько обоснованными они будут.
Воланд по этому поводу не волновался, да и о чём волноваться
мужчине, у которого есть шикарный автомобиль и слуги в расцвет
коммунизма; он всячески демонстрировал инаковость — в одежде,
образе, суждениях — а после спектакля грозил навлечь на себя гнев
НКВД.