«Тесаки-то тяжелые в поход не взяли. А тут, глядя на
Девяткинский горлорез, вооружились. Нужно будет по прибытию в
квартиры издать приказ об изменении полковой формы. Кое-что можно
использовать. Изобретатели! – хмыкнул он. – Жить захочешь, и не
такое придумаешь!».
Все ж генерал-майор был отличным командиром полка, этого у него
не отнять. Он подмечал все нюансы службы и доверял солдатскому
чутью.
— Шинели хоть наденьте, позорники! – по-отечески махнув рукой,
буркнул Пулло на прощание и пошел собираться.
Его ждали переговоры с Шамилем, и он всерьез опасался за свою
жизнь. С этими фанатиками никогда не знаешь, чего ожидать.
— Нашел дураков в шинели на жаре стоять! – хмыкнул Вася ему
вслед. – Братцы, отчего папаха такая тяжелая?
— Мы тебе долю с добычи, что с горцев сняли, выделили. И в
подкладку папахи зашили. Если б не твоя идея папахи носить, многие
без башки бы остались. Рубятся они, черти, знатно. А папаха иной
раз выручает.
Вася впечатлился. И восхитился солдатской смекалке. Ничего не
скажешь, по-пацански сослуживцы поступили. И с выдумкой.
— Вы что, монетами дополнительную защиту голове соорудили?!
— Ну, все так! – довольно ответили куринцы.
К ним уже бежал адъютант Граббе, чтобы произвести развод
караула.
… Жаркий день тянулся бесконечно, но и интересно было наблюдать
движение у генеральской кибитки.
То набегут офицеры штаба с докладом. То явятся просители-старики
из ближайших аулов на коленях выпрашивать у генерала милости
Шамилю. То прискачет на одной ножке обряженный в черкеску мальчишка
– тот самый сын Шамиля – и начнет всех подряд спрашивать о чем-то
на своем языке и дергать за рукав. За ним поспешал вылитый
головорез в изодранной охряной черкеске и стоптанных чувяках.
Длинноносый, с впалыми щеками и злыми глазами, глядящими с
подозрением из темных, как пещеры, провалов, он явно чувствовал
себя неуютно в окружении врагов и не отпускал руки с рукояти
кинжала.
— Говорят, Граббе спросил этого абрека: «Что, лучше никого не
нашлось, кроме тебя?» А он давай дерзить: «Лучшие отправлены к
лучшим, а меня отправили к тебе», – услышали караульные слова
проходивших мимо офицеров.
— Ага, лучшие отправились к праотцам! – усмехнулся Вася. –
Остались лишь такие, завалящие![2] Но и тех нам с лихвой хватит.
Чует мое сердце: переговоры завершатся пшиком!