Третий сказал ему что-то, показывая на труп плосколицего,
который лежал на траве, заботливо укрытый халатом. У них завязался
небольшой спор, и я надеялся, что он перерастёт в драку, но нет,
крымчаки вместе засмеялись.
В плен взяли не только меня, Онфима и Леонтия взяли ранеными,
понурый Юрий сидел на траве, глядя в землю, пара обезоруженных
холопов сидели рядом с ним. Татары шли за добычей, за пленниками, и
каждый человек для них был потенциальной прибылью, так что они
старались не убивать без нужды. Невольничьи рынки должны приносить
доход.
Без оружия я ощущал себя почти что голым, особенно в сравнении с
крымчаками, увешанными холодняком. Сабли, ножи, у каждого имелся
лук, к сёдлам были приторочены арканы. Ехать верхом нам не
позволили, связали одного за другим, как бусинки на ниточке, и
заставили тащиться пешком вслед за лошадью, а наших коней гнали
отдельно.
Уходили на юг, в дикое поле, и я чувствовал, как с каждым шагом
внутри нарастает отчаяние.
— Братцы, хоть кто-нибудь из наших-то ушёл? — тихо спросил
я.
Если по тревоге поднимут всю станицу, то шансы есть.
— Дмитро, вроде бы, — сказал один из холопов, Агафон.
— Дмитро не ушёл… Ему в спину стрела… — пересиливая боль,
произнёс Онфим.
— Молчать! — рявкнул надсмотрщик, хлестнув плетью по
воздуху.
Мы нехотя подчинились, сосредоточившись на том, чтобы успевать
идти по целине.
— Вот если бы не Лисицын… Его люди в дозор идти должны были… —
проворчал через какое-то время Юрий.
Татарин снова нас услышал, но на этот раз просто рассмеялся.
— Лисицин? Ха! Вы, урус, родной мать продадите за горсть
серебра! — хлопнув себя по ляжке, заявил крымчак. — Лисицин наше
серебро брал, говорил, когда ходить можно!
— Врёшь, собака, — проворчал Леонтий.
— Аллах свидетель! — улыбаясь, сказал крымчак.
Боярина Лисицына я не знал и никогда не видел, но я тут же
почувствовал, как во мне просыпается жгучая ненависть. Я стиснул
кулаки так, что ногти впились в кожу, а костяшки побелели. Будь
этот боярин здесь, я забил бы его голыми руками.
А ведь сколько таких воевод по всей засечной черте? Тех, кто
ценит свою мошну больше, чем жизни и свободу русских людей, тех,
кто впускает степняков за большую или малую мзду. Сколько
казнокрадов и душегубов, сколько мерзавцев, лишь внешне
прикидывающихся верными слугами царю. Чего далеко ходить, тот же
князь Курбский, фамилия которого стала синонимом слова
«предательство» наравне с именем Иуды и гетмана Мазепы, князь
Курбский сейчас один из царских любимцев, член Избранной рады,
царёв ближник.