Она бросилась вслед за криком,
забывая обо всем. Ей надо что-то ему сказать. Она хотела почему-то
оборвать ему уши. Впрочем, все неважно. Все уже можно забыть и
отпустить, особенно чей-то хриплый стон: «Светлана, только держись,
прошу. Только держись!»
Это неважно. Она не Светлана. Она
Лиза.
Сейчас главнее иное.
Рвущийся из рук воздушный змей.
Дружный хохот.
Пыль.
Разнотравье.
Одуряющий запах свободы.
Крик отца:
– Митенька! Веточка!
Только он так звал её. А еще… Рыжий,
пугающий кромешник, который проводил с ней редкие уроки по
самообороне.
– Вета! – прозвучало как удар
хлыста.
Все равно! Прочь, быстрее и
быстрее.
– Вета!
Сейчас его голос звенел набатом,
разрушая луг. По нему, прямо по белым головкам ромашек, на которых
она гадала суженого, по синим колокольчикам, по розовым пышным
шапочкам клевера с медовым вкусом внутри поползли черные, тревожные
трещины. Она перепрыгивала через них и бежала дальше. Ей тут было
хорошо. Сыпались с грохотом камни, проваливаясь в черноту трещин.
Пыль за спиной вставала столбом, закрывая небо. Рвались травы и
умирали пчелы, исчезая в нигде.
– Вета! Вернись!
Она не хотела его слушать. Она не
хотела его слышать. Она зажала руками уши, и мир жаркого полудня
перед ней треснул, осыпаясь осколками зеркала, в которых еще бежал
Митенька, вился в небесах воздушный змей, а в самом мелком осколке
что-то беззвучно говорил отец. Не тот, который Григорий, а тот,
который Павел. Тот, кто качал на руках, тот, кто смеялся вместе с
ней, тот, кто читал ей на ночь сказки. Тот, кто вместо страны
выбрал семью и поплатился за это.
Она оглянулась на рыжего, наглого
кромешника, переступила босыми ногами по острым осколкам. Боль
напомнила о себе алой вспышкой перед глазами.
– Вернись, – повторил кромешник.
– Вернись, – завторил ему кто-то
хриплым голосом.
– Не хочу, – упрямо возразила им
обоим Лиза. Там, куда они её звали, воняло болью, карболкой и
почему-то едко, солено морем. Или это была кровь? Впрочем, какая
разница. Она туда не пойдет.
– Вернись, Вета.
Она была ребенком и имела право на
капризы:
– Не хочу.
Её стала заволакивать тьма, защищая
от рыжего кромешника.
– У тебя нет надо мной власти.
– Вета, вернись. Ты должна.
Накатила невыносимая, прижимающая к
земле волна долга – то, что она терпеть не могла, потому что
никогда не умела находить оптимальный вариант. Она искала из-за
кромешника идеальный, а таких в политике не бывает.