— Что это ты Щука, такой мокрый? — добродушно спрашивал
воевода.
— Жара, — скромно потупясь отвечал он.
— А сидельцы не беспокоят, батюшка? — ласково спросил дьяк.
— Всё ладно, — шаркая ножкой отвечал Щука польщённый таким
вниманием.
— Да как же ладно-то, батюшки? Щука Иванович - вы что про себя
стесняетесь? — изумился Истома, который надеялся, что кат доложит о
очередном проступке Безродных и когда понял, что тот и не
собирается, то решил лично проявить содействие. — Валерка и
Дениска, снова озоровали, обзывали слуг государевых, при
исполнении, скверно ругались, а батюшку нашего - больше всех. Вот,
у меня записано. Наказать бы их построже да дать подлецам
укорот.
Он протянул дьяку бумагу, где были записаны все ругательства.
Никифор Егорович принялся читать шевеля губами. Читал и охал. Щука
Иванович задрожал. Более всего он боялся вновь услышать про
инквизитора.
— Вслух читай, — приказал любопытный воевода.
— Да, как бы…Неприлично сие, — засомневался дьяк.
Воевода отобрал у него бумагу и сам взялся за чтение.
— Сатрапы, ага. Козлы вонючие…Ну, допустим…Так, а вот это слово
неразборчиво Педе…Педо…Что сие значит? Что за Педе?
— Расты, — услужливо подсказал Истома. — Содомиты по нашему, но
только из тех, кто себя жонками считают и стало-быть, они
снизу.
— Но ведь тут получается, что не просто Педе, а ещё и
инквизиторы, — задумчиво проговорил Сидор Михайлович. — А
инквизиторы такие бывают?
— Слышал я, воевода-батюшка, что в Гиспании, инквизиторы сплошь
такие. У них это называется: “допрос с пристрастием”, — припомнил
дьяк.
Кат не выдержал и упав на колени ткнулся головой в сухую будто
прах землю.
— Не губите! — простонал он.
— Тьфу-ты, Щука! Вставай. Я не приказывал тебе землю лицом
чесать! — расстроился воевода.
— Не встану!
— Он из-за Безродных в большой печали. Наказал бы их до смерти,
но нельзя, а вы знаете, какой он честный, — объяснил странное
поведение палача шустрый подьячий.
Это была правда. Все знали, что Верхотурский кат был суров, но в
тоже время честен до невозможности. Сколько приказали плетей —
столько и всыпет, но ничего сверху от себя не добавит ибо запрещено
сие. Так же было и с другими наказаниями, более того, в своей
честности Щука дошёл до того, что когда ему буквально разрешали
творить с узником всё что захочешь, он назначал свою меру,
средненькую и ничего в довесочек сам же себе не разрешал. Вот
сегодня-то его безродные и подловили на слове. Он сказал
подмастерьям по двадцать “горячих” - колодники получили по двадцать
и уж только тогда, ушлый шиш Валерка начал ругаться. А кат и
поделать ничего не мог. Он сам себе запретил и потому потерпел
незаслуженную обиду.