Ехали, даром что со светляком над головой, небыстро. Тучи уже не
шли полосами, а обложили небо наглухо, точно горло при простуде. Из
них посыпалась какая-то мелкая и очень холодная дрянь: не то дождь,
замерзающий на лету, не то первая крупа. Лошадям она не понравилась
тоже, и они без понукания прибавили шагу. Мимо тянулись и тянулись
то чёрные молчаливые поля, то перелески, вздымавшие к мутному небу
корявые руки. Одна бы Катриона тряслась от страха, и даже с егерями
всё равно было бы боязно ехать поздним вечером пустынной дорогой.
Но в свете голубого шара, неотступно следовавшего за всадниками,
серебрилась орденская кольчуга и блестел за спиной сиры Гертруды
щит с Путеводной Звездой, а булава на поясе девы-паладина была не
просто посеребрена, но и освящена, и это успокаивало. Не зря всё же
паладинам вменялось в обязанность брать под своё покровительство
всех, кому было с ними по пути.
— Вы ведь останетесь на ночь, сира Гертруда? — спросила
Катриона, когда дорога знакомыми петлями стала спускаться к мосту и
один из егерей заранее протрубил в рог, чтобы не торчать под
запертыми уже воротами в ожидании, когда дозорные их откроют.
— Да, конечно, — рассеянно ответила та. — Простите, сира
Катриона, я вам так ни слова и не сказала о вашем брате. Мне очень
жаль, правда. Он был хороший человек. Не то, что некоторые, —
прибавила она, не сдержавшись. Но тут же спохватилась: — Простите,
не надо было так говорить. Меня в обители вечно наказывали за
слишком скорый язык, да всё без толку. Вот уж кому я люто завидую,
— вырвалось у неё, — так это сестрице единокровной. Только не тому,
что на неё пять тысяч в приданое записаны, а как её тётенька Елена
вымуштровала. Молчит, улыбается, а потом два-три слова обронит с
этой улыбочкой матушкиной, змеиной — и тот же кузен Роланд стоит
дурак дураком, не знает, то ли вот это его сейчас похвалили, то ли
осмеяли. И сказано-то так, что придраться не к чему, и стоишь как
помоями облитый. Мне бы так. — Она вздохнула и совсем уж себе под
нос пробурчала: — В ордене бы тоже иной раз пригодилось.
Будить служанок, чтобы втолковывать сонным бестолочам, что от
них требуется, смысла не было. Катриона сама набрала на леднике
какой-никакой еды и сама кое-как подогрела её на не совсем остывшей
плите, пока сира Гертруда тут же, на кухне, плескалась над
бадейкой. Поесть дева-паладин, не чинясь, предложила на кухне же:
то ли рекрутов в обители ордена не мучили этикетом, то ли она
детство своё мельничное вспомнила, то ли просто не хотела уходить
из самого тёплого в крепости помещения. Катриона охотно
согласилась: столовая всё так же нагоняла на неё тоску.