После смерти Петьки Николай стал рисовать — тайком, неумело,
выводя кривые линии на обрывках бумаги. Не потому, что хотел стать
художником. Просто так он чувствовал себя ближе к ушедшему
товарищу, словно продолжал за него что-то важное,
недосказанное.
Он отхлебнул еще водки прямо из горлышка, поперхнулся,
закашлялся. Голова кружилась все сильнее, алкоголь бил в мозг,
размывая границы между прошлым и настоящим.
Конечно, были в детдоме и хорошие моменты. Редкие, как солнечные
дни зимой, но от того особенно ценные. Вот Николай сидит за
шахматной доской напротив директора — лысоватого Геннадия
Борисовича, который вечерами учил желающих премудростям игры. Коля
оказался способным учеником — умел просчитывать на несколько ходов
вперед, видел комбинации, чувствовал доску.
— У тебя аналитический склад ума, Воронов, — говорил Геннадий
Борисович, когда Николай загонял его короля в угол. — С такими
способностями можно в математический вуз поступать. А ты кем хочешь
стать?
— Не знаю, — честно отвечал Коля. В четырнадцать лет будущее
казалось чем-то абстрактным, далеким, как другая планета.
— Подумай хорошенько, — директор внимательно смотрел на него
поверх очков. — У тебя всё получится, если захочешь. Главное — цель
выбрать правильную.
Цель. Тогда это слово звучало пусто. Главной целью было выжить,
прокормиться, не дать себя в обиду. Долгосрочное планирование
казалось бессмысленным. Мир за стенами детдома был неизвестным и
пугающим, но в то же время манящим. Там — настоящая жизнь, свобода,
возможности. Там можно быть кем угодно, делать что хочешь, идти
куда вздумается.
Но правда оказалась суровее. Выпускникам детдомов редко
удавалось вырваться из круга бедности, неустроенности, порой —
преступности. Они не умели жить в большом мире, не знали его
правил, не имели поддержки, которую другие получали от семьи.
Многие ломались, не выдержав давления. Спивались, скатывались на
дно, исчезали бесследно.
Николай закурил очередную сигарету, наблюдая, как дым вьется к
потолку причудливыми узорами. Бутылка на столе опустела наполовину,
и он чувствовал себя приятно опьяневшим. В таком состоянии даже
самые болезненные воспоминания не причиняли боли — они словно
принадлежали кому-то другому, просто фильм, который он смотрел со
стороны.
Был еще один человек, которого он помнил особенно ярко. Ленка
Ковалева — тоненькая, большеглазая, с косой до пояса. Она появилась
в детдоме, когда Николаю было пятнадцать. Ее семья погибла в
автокатастрофе, и она попала в систему, будучи уже подростком. Это
всегда тяжелее — привыкать к казенным стенам после домашнего тепла,
к равнодушию после любви.