— Завтра привезут новых, — пробормотал он.
— И что? — Сверчок чистил ногти ножом. — Эти тоже не
сломятся.
— Не в этом дело. — Грохот плюнул в шахту. — Важно, что мы
делаем это. Снова и снова. Пока они не закончатся.
— Чего, пока не закончатся?
— Ну да, имперским собакам смерть.
Сверчок засмеялся, но смех оборвался, когда из глубины
коллектора донесся звук. Глухой, влажный, как удар мяса о
камень.
— Слышал? — прошептал Сверчок.
— Крысы, — буркнул Грохот, но сам отступил от края.
Ночью, когда зеки спали в своих каморках, Сверчок вернулся к
коллектору. Он бросил в шахту кусок угля и прислушался. Удар. Еще
один. Еще. Потом тишина.
— Кто там? — крикнул он.
Ответом стал шелест, словно что-то огромное переползало с места
на место, и кажется смотрело на него. Сверчок побежал прочь.
***
Полчаса. Полчаса я карабкался вверх по этой проклятой
вертикальной лестнице, вцепляясь в ржавые перекладины, которые
подозрительно часто скрипели. Время здесь, в этой черной шахте,
текло иначе — густое, тягучее, словно смола. Тело не уставало,
будто кто-то выкрутил регулятор силы на максимум, оставив только
холодный адреналин в жилах. Руки не ныли, ноги не дрожали. Но
лестница… она шаталась, причём очень сильно. Шаталась, скрипела,
предательски выгибалась подо мной, будто бычок, решивший избавиться
от нахального седока. Перекладины обламывались резко и подло —
одна, вторая, третья. Каждый раз я замирал, вжимаясь в стену,
чувствуя, как ветер из бездны снизу лижет пятки. Дно шахты давно
исчезло во тьме, превратившись в ненасытную пасть. Но страха не
было. Только злость. Злость на эту железную паутину, на тишину, на
себя — за то, что полез сюда.
Левая перекладина сломалась внезапно, будто её перекусили. Рука
метнулась в пустоту, тело качнулось в сторону, и в тот же миг под
ногами хрустнуло еще две ступени. Я не успел даже вдохнуть —
падение. Ветер завыл в ушах, тьма рванулась навстречу. Тело
сгруппировалось само — мышцы, на автомате, сжались в пружину. Рука
впилась в выступ, пальцы скользнули по мокрому камню, цепляясь за
трещину. Рубашка порвалась о край бетона, кожа на боку запылала от
боли, но я замер, прилипнув к стене, как ящерица. Внизу глухо
прогрохотали обломки — они падали долго, слишком долго.
«Держись, с*ка», — неожиданно прорычал я себе, отталкиваясь
коленом от скользкой кладки. Стена была испещрена трубами,
арматурой, кирпичами, вывалившимися из швов. Каждый хват — лотерея,
одни кирпичи, гнилые трубы, и только богу было известно, из-за чего
я полечу вниз. Но, я без того чувствовал как элементы местного
"декора" впивались в ладони осколками ржавчины.