Троица главных верховодов, как грамоте и счету обученная,
поступила хитрее. Своих домашних подельники отправили вместе с
сельчанами, а сами, вооружившись факелами и топорами, ломанулись в
сады, одним боком примыкавшие вплотную к господской усадьбе.
Двигались ходко, не отвлекаясь на подсчет будущей добычи, своей
тяжестью клонившей к земле упругие ветки. Пахло дурманяще прекрасно
– только в бабье лето можно насладиться подобным запахом яблоневого
сада, созревшего для сбора. В этом аромате, слышным за версту,
нужно купаться, как в райском бассейне, пить его как лучшее на
свете вино, а не обсуждать злодейские планы. Но ничто не трогало и
нежной струнки в душах мужиков, намылившихся поживиться чужим
добром. В отсвете чадящих факелов были видны суровые складки у
упрямо сжатых губ, бисеринки пота на лбах и не тени милосердия в
глазах. Разве что некоторая неуверенность.
— Можа поспешили мы, Тихон Пантелеевич? – мордастый,
переваливаясь с боку на бок, норовил забежать вперед и взглянуть в
глаза главному заводиле. – Дождались бы, когда урожай соберут. Все
ж сподручнее было б.
— Сейчас – или никогда, – отрезал на ходу признанный лидер. – А
урожай? Ничё, авось не переломимся, своё собирая.
Насчет «не переломимся» у огородника были сомнения. Озвучивать
их не решился. Закряхтев и ухватившись за спину привычным
движением, он подотстал и с вопросами завязал.
Не доходя полсотни шагов до дома, остановились. Встали кружком –
Пантелеич спиной к усадьбе.
— Значица, так! Сейчас с другой стороны дома должно полыхнуть.
Тудой мой человечек побег. Подпалит угол – и тикать. Мы – в крик!
Пожар, пожар! Кто первым барина или солдатика увидит, тюкай его
топором.
— Убийство?! – испугался лавочник.
— А ты как думал? – чуть не брызгая слюной, взвился Пантелеич. –
По-иному никак! Народ дом обнесет подчистую. А дале закинем в огонь
тела и сожжем вместе с хоромами. Всех одной веревочкой повяжем.
Никто и не пикнет потом. И на наши яблоки не позарится. Забьются от
страха по избам и начнут грех отмаливать…
Мордастый и Серафим вдруг переменились в лице и отступили.
— Вы чаво? Напужались что ль, как детишки бесштанные? – удивился
гунявый мироед.
— Там… – затряс головой лавочник.
Пантелеич тут же сообразил, что в стройный план вторглась
неведомая сила. Да и как не сообразить, если тебе по плечу
постучали чем-то неприятно твердым? Он оглянулся и обмер. Уставился
на ружье, стволами которого я и привлек к себе испуганные взгляды.
Тук-тук, обрати внимание на мои страдания.