Бережно прижимая к груди зловещий том, Урфин собрал остатки
скудного имущества колдуньи, посадил Гуамоколатокинта себе на плечо
и, не оглядываясь, покинул мрачную пещеру. Встречные Жевуны,
завидев угрюмого столяра с горящими нездоровым блеском глазами, с
филином на плече и зловещей черной книгой под мышкой, испуганно
шарахались в сторону, уступая ему дорогу. Они чувствовали: что-то
изменилось. Что-то темное и опасное пришло в их мир.
Урфин Джюс зажил в своем старом доме, вместе с мудрым филином,
проводя дни и ночи за изучением таинственной книги, все больше
отдаляясь от людей, погружаясь в пучину запретных знаний, никого не
любя, никем не любимый, и вынашивая планы, которые навсегда изменят
не только Волшебную страну, но и, возможно, саму ткань
реальности.
Вернувшись в свой четырехугольный, выкрашенный в унылый
коричневый цвет дом, Урфин Джюс первым делом запер дверь на все
засовы. Чучело орла на крыше, казалось, злорадно щурилось ему
вслед. Одиночество, прежде бывшее для столяра привычным и
даже желанным состоянием, теперь ощущалось иначе. Оно стало вязким,
гнетущим, словно стены дома пропитались не только запахом стружки и
клея, но и тем невыразимым, древним тленом, что исходил от черной
книги.
Дни и ночи слились для Урфина в одну бесконечную попытку
проникнуть в тайну зловещего фолианта. Он сидел за своим верстаком,
разложив перед собой тяжелые, словно отлитые из свинца страницы, и
вглядывался в кощунственные символы, в нечеловеческие письмена,
которые извивались и корчились перед глазами, точно живые. Рисунки,
изображавшие немыслимые пейзажи иных миров и существ, чьи формы
противоречили всякой земной геометрии, преследовали его даже во
сне, вызывая приступы тошноты и головокружительного ужаса,
смешанного с богохульным восторгом.
Он пробовал копировать знаки на дощечках своим столярным
карандашом, надеясь уловить хоть какую-то закономерность, хоть тень
смысла. Тщетно! Рука его дрожала, а символы словно насмехались над
его потугами, меняя очертания прямо на глазах. Книга оставалась
немой и враждебной, как гранитная скала, но при этом Урфин
чувствовал – она наблюдает. Она ждет.
Гуамоколатокинт, устроившись на высокой полке среди
пыльных банок и заготовок, бесстрастно взирал на мучения столяра
своими огромными желтыми глазами, светившимися во мраке комнаты
мертвенным, немигающим светом. Он редко подавал голос, лишь иногда
издавал тихое «ух-ух», когда Урфин в сердцах ударял кулаком по
столу или в отчаянии хватался за голову.