И юноша пристально присмотрелся к
французику. Он помнил, как менялось выражение лиц цейлонских
раджей. Помнил, как трудно было перенести это разочарование и
брезгливость в их глазах. Но тощенький жрец его удивил. Его
физиономия совершенно искренне выдала зависть и восхищение. Жреца
не сильно волновало прошлое бригадира О. Он оценил, чего смог
добиться вчерашний слуга.
«Что ж, эта Европа не совсем
ужасна».
– Ваша Светлость! – Пьер всё равно
решил считать Гванука герцогом. – Не могли бы вы рассказать мне о
стране Пресвитерианцев? Насколько она близка к Царству Иоанна?
– Страна? – «герцог» зашелся в смехе.
В Армии Старого Владыки были представители десятков народов.
Чосонцы, ниппонцы и жители империи Мин; пуюма, пайвань, сирайя и
другие племена Тайваня; акинавцы, лусонцы (но этих совсем мало);
оранг лауты, мелайю и разнообразные оранг асли – с сингапурских
времен; тамилы Цейлона, марена Мадагаскара. Даже из недавнего
набега на Мали к Армии прибились две сотни черных, как просмоленное
днище корабля, жителей Нигера. Последние еще совсем дикие, тайный
язык толком не выучили, дисциплиной прониклись еле-еле.
Зато остальные… Это единая машина из
тысяч идеально обработанных деталей, которые собирались более
десяти лет, ради…
«Ради того, чтобы спасти деву Жанну»
– Гванук изумленно вскинул брови, подивившись итогу собственных
мыслей. Неужели всё!.. Вся его настоящая жизнь (и тысячи других!) –
для этого?
– Лучше расскажи мне, Пьер, про
Орлеанскую Деву.
– Она, – священник вскинулся живо, но
осекся, задумавшись. И прошептал, по привычке оглядываясь. – Она –
святая. Чудом было ее явление. Всё погрузилось в хаос. Англичане
были непобедимы. Как не служить таким? Да нас и не спрашивали. А
потом вдруг пошли слухи, истории. Англичан бьют! Снова, снова!
Потом дофина короновали. И всё она. До нее – глухая ночь, а с ней –
рассвет…
– Недолгий вышел рассвет, – перебил
Кошона Гванук.
– Да, – голосок писаря потух. – Вы
можете не поверить мне, Ваша Светлость, но мне так жалко было Жанну
д’Арк! Уж столько она натерпелась! Пытать ее не пытали, но… Я,
знаете ли, вожу дружбу с братом Гильомом Маншоном, а тот протоколы
заседаний вел. Так он право слезы лил, мне всё пересказывая. Как
мучили ее, морили голодом и жаждой. Как унижали, обманывали, как
хотели подлостью подвести ее под обвинение. Она одна против всех…
Да не против всех! Многие, даже среди заседателей, ей сопереживали.
Я пару раз там был: слепому видно, как чиста эта дева, как
благодатны ее слова и мысли. Но епископ Кошон с Эстиве уж больно
хотели ее казнить. Эстиве ее прямо на заседании шлюхой обзывал!
Даже граф Уорик не вынес такого и выговорил прокурору. Маншон мне
говорил, что еще чуть-чуть – и врезал бы тому…. Господи прости! А
рука у графа…