— Ну-ка, давай посмотрим, — сказал мужчина в белом халате с
завязками на спине, отсвечивающем рыжими пятнами йода на мятой
ткани. На голове у него красовался чепчик с красным крестиком.
Женщина-фельдшер тут же присела рядом, доставая деревянный
футляр с тонометром.
— Имя? — спросила она, накладывая манжету.
Я замялся, потому что не помнил имени. Нет, свое-то я помнил, но
ведь здесь тело другое. Руки без старых шрамов и привычных мозолей.
И голос у меня другой. Стало быть, имя тоже другое. Нет?
— Год рождения?
— Тысяча девятьсот сорок шестой, — неуверенно выдал я и сам
удивился.
Откуда всплыл именно этот год — не знаю, но внутри была чёткая
уверенность, что ответ правильный.
Фельдшер и врач переглянулись.
— Сотрясение, — констатировал врач, светя мне в глаза фонариком.
— Зрачки, вон, разные. В больницу надо.
— Да я в порядке, — попытался возразить я.
Тем временем врач обошёл меня и принялся осматривать мой
затылок. Осторожно пощупал, но даже перчатки при этом не надел.
— Очень странно, — послышался его задумчивый голос. — Кровь
есть, а раны нет. Затылочная кость цела. Больно?
— Нет, — мотнул я головой и почувствовал, что сознание
проясняется, уже нет кругов перед глазами.
Я заметил, как женщина-фельдшер кинула быстрый взгляд куда-то
вверх, мне за спину. Видимо, снова переглянулась с врачом. Их
переглядки мне не очень понравились. Пусть это и мой сон, но с их
медицинской точки зрения чудом пропавшая рана на голове не сулит
ничего хорошего.
И тут меня осенила безумная мысль: а если это не сон, и я
действительно оказался каким-то образом в… Где? В прошлом? В
СССР?
Я осмотрелся. Широкие улицы почти пусты.
Редкие машины — «Москвичи», «Победы» да пара вальяжных автобусов
с круглыми фарами. На многоэтажке напротив стяг: «Слава
труду!».
— Разберёмся, — буркнул медик. — В больнице.
В этот момент из толпы вывалился мужик лет пятидесяти в помятой
рубахе в советскую клетку, заправленной в бесформенные штаны, с
клочками щетины на щеках и красными прожилками на широком носу. От
него разило перегаром за километр. Но я не поморщился — просто
никак не мог надышаться земным воздухом. Лицо его почему-то мне
знакомо, но откуда?
— Вот ты где, Серёга! — хрипло гаркнул он, неуверенно ковыляя в
нашу сторону. — Там мамка тебя спрашивает! Послала за хлебом, а ты…
— он махнул рукой в сторону дерева, — по деревьям лазаешь, летать
пытаешься, оказывается! Космонавт, ёшкин-кот.