База исчезает. Не рушится — испаряется. Здания, техника, люди —
стираются с лица земли за миг.
Всё, что ближе километров ста, исчезает. Как будто их никогда не
было. Мы лежим. Грудью к земле. Лицом в пепел. А затем волна
доходит до нас.
— Ложись! — кричу я, но уже поздно. Уже слишком поздно.
Железобетонный купол над нами — толщина в метр, усиленный слой
за слоем — начинает сыпаться, как мокрый песок. Арматура гнётся,
стены ревут, всё здание содрогается в одном последнем вздохе.
В ушах звон, во рту — вкус крови и пыли. Мы не солдаты. Мы не
свидетели. Мы — пепел под ногами катастрофы. Мы — выжившие, которых
не должно было остаться.
Дальше — тьма. Густая, вязкая, пропитанная гарью и болью. Я
лежал под завалами склада, не зная ни времени, ни пространства. Мир
вокруг сжался до нескольких бетонных обломков, запаха крови и
ослепляющей боли в ноге. Бетонная плита придавила бедро, раздробив
кость. Кожа разорвана, мышцы расползлись, и каждый вдох отдавался в
позвоночник огненным болтом. Жажда выжигала горло. Я пытался
лизнуть ржавую влагу, сочившуюся по арматуре, пил пыль, глотал
воздух. Он был тяжёлым, как расплавленный металл. В голове гудело,
как в кузне — каждый звук отдавался гулом в черепе. Я не звал.
Внутри уже не было веры, что кто-то остался.
На пятые — может, шестые — сутки меня нашли. Но не те, кого я
ждал. Не свои. Не спасение.
Это были выжившие солдаты АБСХ. Обугленные, вымотанные, такие же
тени войны, как и я. Нас разделяла форма, прошлое, кровь. Но в этот
момент мы были просто живыми телами среди мёртвых руин. Меня
вытащили из-под плит, не сказав ни слова. Связали, волоком потащили
к их полевому штабу — разорванные палатки, обломки техники, грязные
цепи на вбитых в землю столбах. Там я стал "объектом". Ценностью.
Носителем.
Меня приковали к железному столбу. Не для охраны — для допроса.
Металл был ледяным, и кровь сразу пристыла к кольцам. Я был не
пленником — я был картой. Живым архивом. Им нужно было всё:
маршруты снабжения, протоколы туннелей, частоты связи, расположение
штабов. Хайденвальд пал, но память о нём ещё могла быть полезной. И
если она была где-то — то во мне.
Первые дни — удары током. Не в бешенстве — методично, с
калибровкой. Сначала по икрам. Затем по позвоночнику. Чтобы сбить
концентрацию. Чтобы стереть внутренний ритм. Потом — голод. Потом —
вода, но не для питья: просто чтобы видеть, как она капает мимо. Я
сходил с ума от звука.