Бульон закончился, вкусно, но мало. Добавки я решил не
просить – все равно не дадут. Лиза промокает мне губы салфеткой и
перемещает поднос на тумбочку. Уходить явно не собирается.
–
Спасибо, – благодарю я. – Давно не ел.
–
Некоторым стоило позаботиться! – сердито говорит Лиза. – А то гонит
всех из палаты, а подумать, что раненый голоден, не
удосужилась.
Ясно, на кого этот наезд. Ситуация! Оказаться между
ревнивицами… Хотя с Ольгой у меня, наверное, все. Не станет она
связываться с мутным попаданцем. Жениться на Лизе? Она меня любит,
и женой будет хорошей. Евреи умеют воспитывать дочерей, семья для
них главная ценность. Неплохая мысль. Буду ухожен и досмотрен. Отцу
Лизы плевать на мое попаданчество. Он предприниматель и ценит людей
дела. Я хороший хирург, по местным понятиям – гениальный. Тесть
купит мне клинику, буду лечить людей. Обзаведусь детьми, и на
семейных праздниках буду танцевать «семь сорок». Большие пальцы в
проймы жилета – и пошел. Пам, опа-опа-опа; пам, опа-опа-опа; пам,
опа-опа-опа; пам-тара-пам-пам!.. Я невольно представил себе эту
картину и засмеялся.
–
Что с вами, Валериан Витольдович! – испугалась Лиза.
–
Ничего, – успокоил я. – Просто на душе хорошо. Я жив, рана не
беспокоит, меня накормили, а рядом сидит девушка неизъяснимой
красоты. Отчего не радоваться?
Лиза раскраснелась.
– Я
тоже рада, – говорит, придя в себя. – Хотя раньше плакала. Как
узнала, что вас ранили…
Договорить она не успевает. Дверь распахивается, в палату
входят двое в мундирах военных чиновников. Один из них грузен, у
второго – очки с круглыми стеклышками. Знакомые лица! Загряжский
Филипп Константинович, начальник госпиталя, и Николай Нилович
Бурденко, главный хирург Белорусского фронта. При виде посетителей
Лиза вскакивает.
–
Покормили? – интересуется у нее Загряжский.
–
Да! – отвечает Лиза.
–
Тогда оставьте нас!
Лицо Лизы выражает недовольство, но спорить она не решается;
молча забирает поднос и скрывается за дверью. Гости подходят к
койке.
–
Здравствуйте, Филипп Константинович и Николай Нилович!
– И
вам здравствовать! – бормочет Бурденко, по-хозяйски устраиваясь на
стуле. Загряжский остается стоять. Ай-ай-ай! Никто стульчик
начальству не поднес. В моем мире такого бы не простили, а здесь
почти генерал стоит и не выражает недовольства.