Когда я шла по селению, мужчины замирали. Одни смотрели, как на
вестницу богов. Другие — как на трофей, который скоро будет им
принадлежать. Но никто — как на меня. Просто Ливиану. Ту, что любит
молоко с мёдом и смеётся, когда мокрый снег попадает за ворот.
Все осложняло так же положение моего отца, он был не просто
кем-то, он был ярлом. Повелителем этих земель, а я была его
единственной дочерью. Той самой, муж которой получит власть, после
его смерти, так как боги наградили моего отца только мной.
Я знала: отец ждёт. Он не говорил прямо, но каждая его морщина,
каждый взгляд, каждая набухшая вена в руке, когда кто-то шутил про
очередного жениха — всё это кричало: пора. Надо. Я не могла вечно
быть ветром, я должна была выйти замуж и нарожать так много детей,
как только смогу.
Но я не хотела быть чьей-то. Ни женой, ни украшением,до того
времени пока не встречу того, кто увидит не лицо, а душу. Ведь тело
рано или поздно состариться, но что останется в таком случае?
Вот только никого вокруг это особо не интересовало, все ждали,
словно звери перед прыжком, когда же я сделаю выбор, который я
делать отчаянно не хотела. Мать говорила, что все женихи один лучше
другого.
Когда я вернулась в селение, солнце уже пробивалось сквозь
горный туман, и над крышами домов поднимался лёгкий дым — женщины
готовили похлёбки, дети кричали, играя на берегу. Всё было как
всегда. Только внутри меня что-то тревожно сжалось. Даже не
предчувствие, его тень.
Я увидела его почти сразу. Гирвальд стоял у центра круга, где мы
собирались на праздники. Высокий, с тяжелыми плечами, темноглазый,
он напоминал хищника, который решил ждать свою добычу не в засаде,
а прямо на открытом месте, глядя ей в лицо. У его ног лежал
разложенный плащ, на нём — дар: серебряные браслеты, ожерелье из
редких зелёных камней, и небольшой резной сундук, в который он
вложил кольцо — его работа, он сам был кузнецом. За спиной
Гирвальда собрались люди. Они знали. Все знали.
Я остановилась. Не потому что удивилась. Потому что не хотела
делать этот шаг. Но и не сделать его было нельзя.
— Ливиана, — сказал он, и его голос гулко отозвался у камней. —
Я прихожу к тебе не первый день и не с пустыми руками. Ты знаешь,
кто я. Знаешь, что могу дать. У меня есть земля, у меня есть меч, и
у меня есть сердце. Оно принадлежит тебе. Возьми его.