Он опустился на одно колено. Всё было правильно. Почти красиво.
Если бы не то, как горели его глаза. Не от любви. От желания. От
уверенности, что пришло его время.
Я сделала шаг. Потом ещё один. Глаза всех были на мне. Секунды
растянулись, как капли мёда, медленно текущие по ладони.
— Гирвальд, — сказала я спокойно. — Ты доблестный воин. Сильный.
Умелый. Но мне не нужно кольцо, выкованное тобой. Мне нужно быть
увиденной. Не как дочь ярла. Не как трофей. Не как будущая мать
чьих-то сыновей. А как та, кем я являюсь.
— Я вижу тебя, — сказал он резко. — Прекрасной, как утро над
вершинами. Сильной, как ветер, что ломает сосны. Ты рождена быть
моей.
Я улыбнулась. Совсем чуть-чуть.
— Вот именно. Ты видишь только, кем я должна быть рядом с тобой.
А я ещё не решила, кем хочу быть сама.
Я развернулась и пошла прочь, чувствуя, как напряжение
сгустилось в воздухе, как взгляд Гирвальда впился мне в спину.
Отец ждал меня дома. Он сидел у очага, задумчиво глядя на огонь.
Когда я вошла, он не обернулся, но я знала — слышал всё. Он знал о
даре. О словах. О моём отказе.
— Ты отвергла Гирвальда, — сказал он негромко. Не вопрос. Просто
утверждение.
— Да.
— Он мог бы быть хорошим мужем. Верным союзником. Сильным
защитником рода.
— Но не мне.
Отец вздохнул. Его плечи дрогнули, как от холода, которого в
доме не было.
— Я был тебе добрым отцом, Ливиана. Не торопил. Не продавал. Не
заставлял. Но мне тоже не вечность отпущена. Твои дети должны
унаследовать то, что ты носишь в крови. Или всё достанется тому,
кто просто захочет взять.
Я молчала. Мысли текли, как вода в ручье: быстро, сбивчиво, но
неутомимо.
— Я не против семьи, — сказала я наконец. — Я против клетки. Я
не птица, отец.
Рагнар
Мы договорились быстро. Возможно даже слишком быстро, как будто
решение уже давно зрело у каждого в груди, и только ждало, когда
его произнесут вслух. Никто не стал спорить или медлить — каждый
понимал: мы уже сделали свой выбор. Мы дали друг другу ровно сутки.
День, чтобы собрать то, что действительно важно, завершить все
дела. Проститься, если кто-то остался и уйти.
На проводы никто особо не надеялся. Это была не та дорога, с
которой возвращаются. Но ни у кого не дрогнули губы, не задёргались
пальцы, не мелькнуло сомнений. Мы шли не за славой и не за серебром
— мы шли за справедливостью и готовы были творить ее сами.