Полковник стиснул зубы до хруста. Это уже не была война — это
была бойня, резня, безумие, против которого не было тактики. И все
же ее следовало найти.
— Разделиться, — резко скомандовал он. — Первая и вторая роты —
со мной. Остальные — к дворцу султана. Возьмите в осаду и ждите
меня, а если я не подойду — сами отыщите там либо султана, либо его
труп. Третьего не дано.
***
Узкие улочки Фенера, обычно такие живописные с их деревянными
османскими домами и цветущими двориками, теперь представляли собой
кровавый ад. Тротуары были завалены телами — не солдат, а женщин,
стариков, детей.
Греческие дома горели, выбрасывая в небо искры, которые
смешивались с отблесками от золотых куполов церквей. На
перекрестках простые турецкие солдаты и башибузуки с дикими глазами
и вымазанными пороховой копотью лицами, добивали раненых, не
разбирая — христианин перед ними или мусульманин.
— Огонь! — скомандовал Маскальков.
Первые шеренги дали залп. Передние нападающие рухнули, но из-за
угла высыпали новые, с печатью безумия на лицах, размахивая
ятаганами и старыми мушкетами.
— Штыки! Вперед!
Стычка превратилась в кровавую рубку. Полковник лично всадил
штык в огромного башибузука с седыми усами, но тот, умирая, успел
схватить его за горло костлявыми пальцами. Только точный выстрел
Елисея в висок спас командира.
— Спасибо, казак, — полковник откашлялся, вытирая кровь с
шеи.
— Не за что, ваше превосходительство, — Елисей перезаряжал
винтовку, его пальцы дрожали не от страха, а от ярости. — Только
вот спасать-то уже некого...
Когда они ворвались на центральную площадь Фенера, там уже
валялись сотни трупов. Посреди, у фонтана, распростертый в
неестественной позе, лежал греческий священник с перерезанным
горлом, все еще сжимающий в руках серебряный крест.
— Господи помилуй... — кто-то из солдат перекрестился.
Маскальков не стал креститься. Он лишь сжал эфес сабли и
скомандовал:
— Дальше. К Айя-Софии. Там еще могут быть живые.
Великий храм, тысячу лет назад превращенный в мечеть, теперь
стал ареной последнего отчаянного боя. У его стен, на древней
площади Августеон, стояли янычары — не регулярные войска, а
фанатики из старой гвардии, готовые умереть, но не сдаться. Их
белые чалмы уже почернели от дыма, но глаза горели фанатичным
огнем.
— Орудия! Картечь! — скомандовал полковник.