Она врезалась в его грудь, запах пряного табака и мыла. Секунда
— и она не оттолкнулась. Только задержалась, чуть дольше, чем
нужно. Потом сказала:
— Спасибо. Но мог бы и не хватать. Я бы не упала.
— Я бы — не позволил.
Она посмотрела ему в глаза. Что-то искривилось в уголках губ.
Потом — тишина. Он отпустил. Она пошла дальше, но шаг был другим —
чуть мягче, чуть свободнее.
Ночью она подошла к костру ближе, чем обычно. Села рядом. Они
делили плед. Он чувствовал тепло её плеча. Она — его дыхание. Слова
не нужны были.
— Знаешь, — сказала она, — когда я была ребёнком, я думала, что
свобода — это путешествие. Карта, корабль, командование. А теперь —
думаю, что свобода — это когда кто-то просто идёт рядом. Без
ожиданий. Без купли-продажи. Просто… идёт.
Он кивнул. Молча. Она посмотрела на него. Потом положила голову
ему на плечо.
— Я не прошу. Я просто говорю. Если вдруг… когда мы доберёмся…
если ты не исчезнешь — я была бы не против. Чтобы кто-то просто
остался. Хоть раз.
Он не ответил. Только остался сидеть. И не ушёл, когда она
заснула.
На четвёртый день они пересекли границу административной зоны.
Дальше — вольные земли, где каждый шаг — вне закона. Вдалеке
показались огни. Не города — лагеря. Торговцы? Наёмники? Или те,
кто тоже ищет девицу в изодранном платье?
Мишель сжал ремень ружья. Киристен молча достала свою печать. Он
посмотрел на неё. Она — на него.
Он знал: она больше не просто попутчица. Что-то изменилось.
Может, ещё не любовь. Но притяжение. Тёплое. Настоящее. И если
раньше он убегал — теперь хотел остаться. Хоть на шаг. Хоть на один
миг — в ком-то.
— Готова? — спросил он.
— Да. Только... — она улыбнулась, — не дай мне снова упасть. Не
в реку. Не в другое.
Он улыбнулся впервые за долгое время. Почти неосознанно.
— Обещаю. Пока я рядом — не упадёшь.
И они пошли дальше. В Равноклин. В страх. В неизвестность. Но
теперь — уже не одни.
Шейд Мур проснулась раньше звона рунной меди. Её тело уже
привыкло — к скрипу досок под чужими сапогами, к звону оружия за
стенкой, к чужим голосам в казармах. А может, и не проснулась вовсе
— просто изменила положение, перевернув ночь в утро.
В Поренне она жила три недели. Единственная из призванных.
Остальные либо ушли, либо умерли, либо растворились в серой массе.
Она осталась. Рыжеволосая бестия — так звали её здесь, не в лицо,
но громко. Кто-то из охраны когда-то пошутил, а прозвище прилипло.
Потому что она не смеялась. Потому что, когда били — била в ответ.
Когда стреляли — стреляла первой. Когда молчали — тоже молчала.