Кровь и Воля. Путь попаданца - страница 19

Шрифт
Интервал


— Нет.

Я шагнул из тени, и они вздрогнули.

Я не просто вышел — я появился, будто сама тьма породила меня. Один миг — и вот я уже перед ними, хотя никто не видел, как я двинулся. Лунный свет скользнул по серебристым шрамам на моей груди, и их глаза расширились.

— Вы пришли за смертью? — спросил я, и голос мой звучал не так. Глубже. Грубее. Словно два голоса слились в один — мой... и его.

Оспенный первым опомнился.

— За твоей, ублюдок!

Он рванулся вперёд, кинжал сверкнул в лунном свете. Резкий укол в живот — так он убивал раньше. Быстро. Без лишнего шума.

Я двинулся.

Не так, как раньше.

Быстрее.

Резче.

Зверинее.


Моя рука перехватила его запястье, пальцы впились в плоть, и — хруст.

Кость поддалась легко, словно переспелый плод. Его крик разорвал тишину — дикий, животный, полный нестерпимой боли. Он завопил, но я не остановился.

Правой рукой — удар в горло.

Точный. Жестокий. Как удар зверя.

Оспиный рухнул, словно подкошенный. Его пальцы судорожно впились в шею, пытаясь нащупать дыхание, которого больше не было. Глаза вылезали из орбит, губы синели, изо рта вырвался хриплый, пузырящийся звук. Он бился в конвульсиях, но это уже не имело значения.

— Что за чёрт?! — закричал шрам, отступая. Его голос дрожал, впервые за долгие годы в нём не было уверенности — только голый ужас.

Топорик взметнулся в воздухе, но я уже был рядом.

Слишком медленно.

Я поймал его руку, провернул — кость хрустнула, как сухая ветка. Он завыл, но его крик оборвался, когда мой кулак встретился с его челюстью.

Щелчок. Взрыв боли. Тьма.

Он отлетел в стену и обмяк, словно тряпичная кукла.

Шрам отпрянул. Его лицо побелело, глаза метались, ища выход. Меч дрожал в его руках — не от злости, а от страха.

— Ты... ты не Ольхович. — Его голос был хриплым шёпотом. — Ты что-то другое.

Я подошёл ближе.

— Я — последний Ольхович.

Он замолчал, осознавая.

— И теперь я помню, кто я.

Я бросился.

Он даже не успел замахнуться.

Моя ладонь врезалась ему в грудь, и вдруг...


Что-то щёлкнуло.

Не в ушах — глубже. Внутри. В самой крови.

Когти.

Не мои. Его.

Тёмные, длинные, изогнутые, будто выкованные из ночи, они прорезались сквозь кожу моих пальцев, будто всегда были там — просто ждали своего часа. Острая боль сменилась странным облегчением, словно я наконец сбросил оковы, которых не замечал.

Шрам ахнул, глаза полезли на лоб. Он смотрел на свою грудь, где теперь зияли четыре глубокие раны — ровные, как от лезвия, но края их чернели, словно обугленные.