Я встал.
Ноги дрожали, но я не позволил себе покачнуться.
— Тогда веди.
Она развернулась, её длинный плащ взметнулся, как крыло
ворона.
Я шагнул следом.
Не зная, что ждёт впереди.
Мы шли по узкой тропе, петляющей между боярскими усадьбами. Утро
только занималось, и первые лучи солнца, бледные как подтаявшее
серебро, пробивались сквозь сизый туман, окутывающий княжеский
город. Но в моей груди было холодно — будто вместо сердца теперь
лежал кусок речного льда, обточенный течением.
Велена шла впереди, её шаги бесшумны, словно она не касалась
земли, а лишь скользила над ней. Плащ развевался за ней, как живая
тень, то сливаясь с предрассветными сумерками, то вспыхивая
багровым отблеском зари.
— Ты знала.
Мои слова повисли в морозном воздухе.
Она не обернулась.
— Что именно?
Голос её был ровным, но в нём что-то дрогнуло — будто лезвие
ножа, слегка качнувшееся на ладони.
— Что я... не просто человек.
Её плечи слегка дрогнули — то ли от смеха, то ли от чего-то
иного, более древнего, чем само желание смеяться.
— Ты Ольхович. Разве этого мало?
Я стиснул зубы. Внутри что-то шевелилось, звериное, неукротимое
— будто под кожей скользили чужие мускулы, готовые в любой миг
разорвать привычную плоть.
"Рости, щенок."
Голос волка звучал в голове, как далёкий гром, как шум крови в
ушах, как первый удар сердца перед прыжком.
А впереди, сквозь рассеивающийся туман, уже вырисовывались
высокие ворота княжего терема — чёрные, как старая кровь,
украшенные железными шипами, будто зубами.
Они ждали.
И я шёл.
Княжеский терем встретил нас молчанием.
Тяжёлые дубовые ворота, обитые железными полосами, скрипнули на
петлях, словно нехотя пропуская нас внутрь. Стражи у входа — двое
здоровых детин в потёртых кольчугах, с топорами на поясе — не
шелохнулись, но их глаза провожали меня, выдавая немой вопрос:
"Как этот худой оборванец мог разорвать троих наших?"
Они знали.
Внутри пахло дымом, воском и железом — запах власти, въевшийся в
брёвна стен. Факелы бросали дрожащие тени на резные лики древних
богов, что смотрели со столбов осуждающе.
Князь сидел на дубовом кресле, покрытом медвежьей шкурой —
чёрной, как его борода с проседью. Его лицо было непроницаемо, но
пальцы медленно барабанили по рукояти меча — ровный, зловещий стук,
словно отсчитывающий последние мгновения перед казнью.