Рядом — Добрыня.
Высокий, грузный, с лицом, напоминающим старую дубовую кору — в
морщинах, в шрамах, в ярости. Его глаза — узкие, как щели —
сверкнули, когда я переступил порог, будто два лезвия, готовые
вонзиться в горло.
— Вот он. Убийца.
Голос Добрыни прогрохотал под сводами, как телега по
мостовой.
Князь поднял руку.
Один жест — и зал замер.
Тишина стала такой густой, что в ней можно было утонуть.
— Трое твоих людей напали на него ночью, Добрыня. Что ты
ожидал?
Голос князя звучал спокойно, но в его глубине таилась стальная
жила. Добрыня вспыхнул. Его лицо, и без того красное, побагровело
еще сильнее.
— Он использовал нечеловеческую силу! — Добрыня ударил кулаком
по столу, так что дрогнули кубки. — Он — проклятый! Как и его
отец!
Тишина.
Даже факелы, казалось, замерли, не смея шелохнуться. Князь
медленно повернулся ко мне, и в его взгляде читалось что-то новое —
не страх, но... интерес.
— Что скажешь, Ольхович?
Я стоял прямо, чувствуя, как оно — это новое, дикое — шевелится
под кожей, будто зверь, прислушивающийся к словам.
— Я защищался.
В зале повисла тягучая тишь, будто воздух сгустился от
невысказанных угроз. Мой голос звучал тише, чем обычно, но каждое
слово падало, как камень в воду, расходясь кругами по напряженным
лицам собравшихся.
— Когтями?! — зашипел Добрыня, и его пальцы, белые от
напряжения, впились в край стола так, что древесина затрещала.
Казалось, еще мгновение — и он перепрыгнет через дубовую плиту,
чтобы вцепиться мне в горло.
"Не сознавайся. Ты еще слаб. Рано." — прошептал внутри голос
волка, низкий и хриплый, словно сквозь зубы.
Я усмехнулся, чувствуя, как по спине пробегает холодок
ярости.
— Где вы видите когти? — медленно протянул я руки вперед,
разворачивая ладони, будто демонстрируя их пустоту. — Хотя, если бы
я действительно хотел их убить… они бы не успели даже крикнуть.
Последние слова я произнес почти ласково, а затем внезапно
скривился в страшной гримасе, топнув ногой так, что дрогнули свечи
в подсвечниках.
Князь замер. Его глаза, темные и нечитаемые, сузились, но через
мгновение он вдруг рассмеялся — низко, хрипло, будто в его груди
перекатывались камни.
Князь медленно обвел взглядом зал, и его пальцы постукивали по
рукояти ножа, заткнутого за пояс.
— Хорошо, Мирослав, — проговорил он наконец. — Ты говоришь
смело, но слова — это ветер. Я хочу увидеть, на что ты
способен.