Теперь он разгуливал по моим землям, словно павлин по
крестьянскому двору – важно, медленно, с презрительной усмешкой
оглядывая то, что когда-то было моим. Собирал оброк с моих
крестьян, судил и миловал на моём месте, а по последним слухам,
даже присвоил себе право распоряжаться моими лесами. Моими! Те
самыми, где ещё дед учил меня читать следы на снегу и выбирать
деревья для сруба – не все подряд, а с умом, чтобы лес жил и
плодился.
А теперь там вовсю гуляли топоры Ратиборовых дровосеков.
Я стоял на опушке, сжимая в руке ветку орешника – она треснула,
сочась горьким соком.
"Что ж, пришло время нанести визит вежливости."
Волк под рёбрами заурчал одобрительно.
Ратибор при ближнем рассмотрении оказался именно таким, каким я
его помнил – тучным, багроволицым, с жирным блеском на лбу и
бегающими, как у загнанного кабана, глазками. Его двойной
подбородок дрожал от каждого движения, а пальцы, унизанные
перстнями, нервно перебирали край стола.
Он восседал за дубовым столом, ломившимся от жареного гуся с
яблоками, пирогов с зайчатиной и кувшинов с медовым напитком, когда
я вошёл без приглашения.
– Ты?! – он подавился куском гуся, и жир блеснул на его губах. –
Как ты смеешь…
Его голос, некогда громовой и повелительный, теперь дрожал, как
тростинка на ветру.
Я медленно переступил порог, давая ему время рассмотреть меня –
худого, заросшего, в поношенной одежде, но стоящего прямо, с высоко
поднятой головой.
– Здравствуй, опекун, – я растянул губы в подобии улыбки, в
которой не было ни искры тепла. – Пришёл поинтересоваться, как
продвигается твоя забота о моём наследстве.
Тишина в горнице стала густой, как смола. Даже слуги замерли,
будто почуяв неладное.
Ратибор откинулся на резную спинку кресла, его глаза сузились,
словну у кота, учуявшего мышь.
– Какое наследство? – он фыркнул, брызгая слюной. – Ты – нищий,
Мирослав. Твой род угас.
Он махнул рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи.
Я неспешно обошёл стол, пальцы скользнули по резным дубовым
спинкам лавок, по холодному серебру кубков, по узорчатым коврам,
привезённым когда-то моим отцом из восточных стран. Всё моё. Всё,
что он присвоил, пока я гнил в этой разваливающейся усадьбе.
– Любопытно, – я остановился вплотную перед ним, заставляя его
запрокидывать голову, чтобы встретиться со мной взглядом. – По
закону, пока я жив, земли Ольговичей – мои.