Грязь княжеского двора впитала в себя кровь, пот и серебро
десятилетий. И теперь она жадно впитывала унижение Добрынича,
распластавшегося у всех на виду. Его кафтан, расшитый когда-то
золотыми нитями, теперь представлял жалкое зрелище – перепачканный
в навозе и пыли, он больше походил на шкуру дохлой собаки.
– Врешь, как пес! – захлебываясь яростью, он попытался
подняться, но его тучное тело предательски дрогнуло. – Я
законный...
Слова застряли у него в глотке, когда он увидел мои глаза. В них
горело то, чего не мог понять этот выживший из ума казнокрад –
спокойная уверенность хищника, знающего, что добыча уже в
капкане.
Толпа, еще минуту назад дрожавшая перед Добрыничем, теперь
превратилась в судей:
– Так ему, кровопийце!
– Давно пора!
– Ольхович-то правду молвит!
Смех нарастал, как волна, смывая последние остатки страха перед
этим некогда всесильным человеком. Даже его собственные холопы
отводили глаза, стараясь не встречаться с ним взглядом.
И в этот момент раздался скрежет железа.
Княжеские ворота, украшенные коваными ликами стражей
преисподней, распахнулись с такой силой, что казалось – сам ад
выпустил свое дыхание. Из проема вышел глашатай в багряном плаще,
его лицо было непроницаемо, как маска.
– Мирослав Ольхович, – его голос, усиленный акустикой каменных
стен, прокатился по площади, заставив всех замолчать. – Князь
изволит видеть тебя пред своим лицом.
Внезапная тишина стала громче любого крика. Все взгляды
устремились ко мне. Я медленно выпрямился, ощущая, как Никита замер
за моей спиной, его пальцы судорожно сжали мою плащаницу. Добрынич
в этот момент застыл в грязи, его глаза округлились от ужаса. Толпа
же затаила дыхание, понимая – сейчас решится судьба всей
округи.
Я сделал шаг вперед. Всего один шаг. Но в нем была вся тяжесть
моего рода, вся боль потерянных лет, вся ярость волка, которого
слишком долго держали на цепи.
– Веди, – сказал я глашатаю, и это прозвучало не как согласие, а
как приказ.
За моей спиной раздался звон – это Никита выронил из дрожащих
рук тот самый черепок с печатью. Он разбился вдребезги,
рассыпавшись на сотни осколков – как разлетелась вдребезги ложь
Добрынича.
Каменные стены княжеских покоев впитывали свет, словно губка
кровь. Я шел по узкому коридору, где тени причудливо извивались на
стенах, цепляясь за меня когтистыми пальцами, факелы потрескивали,
выбрасывая искры, будто предупреждая об опасности, воздух пах
сыростью, ладаном и чем-то металлическим - возможно, кровью.