Мои сапоги глухо стучали по каменным плитам, и с каждым шагом
мое сердце колотилось все яростнее, будто пыталось вырваться из
клетки грудной клетки. Пальцы непроизвольно сжимались, и я
чувствовал, как под ногтями зашевелилась волчья сила. Спину вдруг
покрывала испарина, несмотря на холод, царящий в этих стенах.
Глашатай шел впереди, его багряный плащ развевался, как
окровавленное знамя. Внезапно он остановился у массивных дубовых
дверей, украшенных ликами святых, чьи глаза казались слезящимися в
тусклом свете.
"Это не ловушка", - повторил я про себя, ощущая, как в груди
разгорается знакомый огонь.
Это был суд.
Но не тот, где судят.
А тот, где вершат.
И впервые за долгие годы унижений - ход был за Мирославом.
Двери со скрипом распахнулись, выпуская навстречу волну теплого
воздуха, пахнущего дорогими винами, жареным мясом, страхом и
властью.
Я переступил порог княжьего зала.
Княжеская гридница встретила меня тишиной, зловещей, как пасть
волчьего капкана. Воздух был тяжел от запаха воска и старого
дерева, пропитанного годами дыма и тайных речей. Стены, некогда
оглашавшиеся звоном кубков и громкими клятвами дружинников, теперь
молчали, будто скрывая заступничество теней. Забыты песни пиров,
лишь скрип перьев писцов резал тишину, словно нож по пергаменту, а
в углу позвякивали костяшки счётов, отсчитывая серебро, будто
погребальные колокольчики, звенящие над опустевшей могилой
доверия.
Князь восседал на резном троне, обтянутом потёртым бархатом, и
казался не живым владыкой, а каменным истуканом, изваянным из
серого уральского камня. Его лицо, обычно оживлённое хитрым огнём в
глазах, теперь было неподвижно, словно маска. Лишь пальцы,
сжимающие берестяные грамоты, выдавали скрытую ярость. Береста была
обуглена по краям, а на ней чётко отпечатался волчий знак – моя
родовая метка, клеймо, которое теперь, казалось, жгло его руки.
— Ты утверждаешь, что за последние пять лет с твоих земель
должно было поступить триста гривен серебра? — спросил он.
Голос его был ровен, точно гладь лесного озера перед грозой, но
я знал – под этой гладью клубится буря. Пальцы его так вцепились в
грамоту, что костяшки побелели, будто выточенные из мрамора. В
воздухе повисло невысказанное обвинение, тяжёлое, как меч над
плахой.
Я медленно выдохнул, чувствуя, как холодный пот стекает по
спине. Триста гривен. Целое состояние. Достаточное, чтобы снарядить
дружину или подкупить вече. Достаточное, чтобы князь задумался –
куда же подевалось его серебро?