Кровь и Воля. Путь попаданца - страница 51

Шрифт
Интервал


Мои сапоги глухо стучали по каменным плитам, и с каждым шагом мое сердце колотилось все яростнее, будто пыталось вырваться из клетки грудной клетки. Пальцы непроизвольно сжимались, и я чувствовал, как под ногтями зашевелилась волчья сила. Спину вдруг покрывала испарина, несмотря на холод, царящий в этих стенах.

Глашатай шел впереди, его багряный плащ развевался, как окровавленное знамя. Внезапно он остановился у массивных дубовых дверей, украшенных ликами святых, чьи глаза казались слезящимися в тусклом свете.

"Это не ловушка", - повторил я про себя, ощущая, как в груди разгорается знакомый огонь.

Это был суд.

Но не тот, где судят.

А тот, где вершат.

И впервые за долгие годы унижений - ход был за Мирославом.

Двери со скрипом распахнулись, выпуская навстречу волну теплого воздуха, пахнущего дорогими винами, жареным мясом, страхом и властью.

Я переступил порог княжьего зала.


Княжеская гридница встретила меня тишиной, зловещей, как пасть волчьего капкана. Воздух был тяжел от запаха воска и старого дерева, пропитанного годами дыма и тайных речей. Стены, некогда оглашавшиеся звоном кубков и громкими клятвами дружинников, теперь молчали, будто скрывая заступничество теней. Забыты песни пиров, лишь скрип перьев писцов резал тишину, словно нож по пергаменту, а в углу позвякивали костяшки счётов, отсчитывая серебро, будто погребальные колокольчики, звенящие над опустевшей могилой доверия.

Князь восседал на резном троне, обтянутом потёртым бархатом, и казался не живым владыкой, а каменным истуканом, изваянным из серого уральского камня. Его лицо, обычно оживлённое хитрым огнём в глазах, теперь было неподвижно, словно маска. Лишь пальцы, сжимающие берестяные грамоты, выдавали скрытую ярость. Береста была обуглена по краям, а на ней чётко отпечатался волчий знак – моя родовая метка, клеймо, которое теперь, казалось, жгло его руки.

— Ты утверждаешь, что за последние пять лет с твоих земель должно было поступить триста гривен серебра? — спросил он.

Голос его был ровен, точно гладь лесного озера перед грозой, но я знал – под этой гладью клубится буря. Пальцы его так вцепились в грамоту, что костяшки побелели, будто выточенные из мрамора. В воздухе повисло невысказанное обвинение, тяжёлое, как меч над плахой.

Я медленно выдохнул, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Триста гривен. Целое состояние. Достаточное, чтобы снарядить дружину или подкупить вече. Достаточное, чтобы князь задумался – куда же подевалось его серебро?