Сердце сжалось.
— Не твои люди, — прошептал я, с горечью осознавая
предательство. – Мои.
Дождь хлестал по спине, превращая тропу в грязное месиво.
Холодные струи стекали за воротник, смешиваясь с потом, а под
ногами земля расползалась, словно живая. Мы бежали, не разбирая
дороги, прыгая через корни и ямы, слыша за спиной всё ближе крики
погони.
— Сюда! — Святослав рванул меня за рукав, резко сворачивая к
старому дубу, чьи узловатые корни торчали из земли, как пальцы
мертвеца.
Мы нырнули в заросли папоротника, едва не сбиваясь с ног. Липкие
листья хлестали по лицам, а под ногами хлюпала вода, скрывая следы.
Где-то позади раздавался треск веток и ругань — погоня теряла наш
след, но не намерена была сдаваться.
— Тише... — я прижал княжича к земле, чувствуя, как его сердце
колотится под тонкой рубахой, как дрожат его плечи. Не от страха —
от ярости.
Шаги приближались.
— Черт! Где они?! — хриплый голос прозвучал в каких-то десяти
шагах от нас.
— Может, к реке?
— Ищите! Хозяин обещал золото за их головы!
Я затаил дыхание. Князь? Значит, это не просто Громовы. Это
княжеские люди. Настоящие охотники.
Минуту, другую... Мы не шевелились, слившись с землей, с мокрой
листвой, с тьмой. Шаги удалялись, но не исчезали — они рассыпались
по лесу, как стая голодных псов.
— Пошли, — прошептал я, помогая Святославу подняться.
Деревня. Утро.
Мы добрались до села на рассвете, вывалившись из лесной чащи,
как призраки. Мокрые до костей, изможденные, но живые. Первые лучи
солнца золотили крыши изб, а из труб уже поднимался дымок — хозяйки
разводили огонь для завтрака. Запах свежеиспеченного хлеба
смешивался с ароматом мокрой земли после дождя.
Никита встретил нас на пороге своей избы, скрестив руки на
груди. Его коренастая фигура заслонила дверной проем, а седые брови
нахмурились, словно тучи перед грозой:
— Ну и видок у вас. Как черти после купания в болоте.
Я ухмыльнулся, сбрасывая мокрый плащ, с которого струилась вода,
образуя лужицу на полу.
— Рад видеть и тебя, дед. Особенно твою гостеприимную морду.
Староста фыркнул, но тут же засуетился, крича через плечо:
— Ну-ка, Марья, грей воды да чистой одежды! Да поживее!
Пока мы отогревались у печи, я рассказал Никите о погоне.
Староста слушал, почесывая бороду, его глаза сужались, становясь
узкими, как щелки.