Велена легонько коснулась моего плеча, ее пальцы дрожали — не от
страха, от ярости.
— Мирослав...
Но я уже поднялся, и скамья с грохотом рухнула на пол, словно
сраженная невидимым ударом.
— Значит, князь...
Горислав резко вскинул руку, перебивая меня.
— Не спеши с выводами, — прорычал он, и в его глазах вспыхнуло
что-то опасное, дикое. — Пряжка — лишь нить, тянущаяся к правде. Но
кто держит другой конец?
Горислав медленно достал из-за пазухи пожелтевший свиток,
бережно развернув его дрожащими руками. Пергамент был испещрен
трещинами времени, а чернила выцвели до бледно-коричневых
узоров.
— Координаты места, где спрятаны остальные улики, — прошептал
он, и в голосе его звучало что-то между надеждой и
предостережением.
Я взял свиток, и кожа на пальцах заныла от прикосновения к
шершавой поверхности. Развернул. Черные, выцветшие линии сложились
в знакомые очертания: заброшенная часовня, затерянная в глухом бору
Громовских земель, окруженная заросшими тропами и забытыми
могилами.
— Там мы найдем ответы?
Горислав кивнул, не отрывая взгляда от карты. В отблесках
пламени его глаза горели — не просто решимостью, а чем-то глубже,
древним, яростным.
— И не только.
Он приглушил голос, словно боясь, что даже стены Никитиной избы
могут выдать тайну.
— Там хранится то, что забрали у твоего отца перед смертью.
Тишина.
Тяжелая.
Густая, как кровь.
Я почувствовал, как что-то внутри сжалось, замерло, а потом
взорвалось яростью.
— Родовой меч Ольховичей, — прошептал я, не как вопрос, а как
проклятие.
Горислав не ответил.
Он не должен был.
Мы все знали.
"Лютоволк" — клинок, выкованный из звездного железа,
передававшийся из поколения в поколение. Отец никогда не
расставался с ним. До той ночи.
Велена резко вдохнула, ее пальцы впились мне в плечо.
— Значит, если он там...
— То это не самоубийство, — завершил я.
Святослав поднял голову, его лицо внезапно посерьезнело,
повзрослело.
— Ты понимаешь, что это значит?
Я понимал.
Если меч там — значит, его убрали. Значит, кто-то хотел, чтобы
отец умер безоружным. Без чести.
Как предатель.
Горислав встал, его тень накрыла всю горницу, словно крыло
ворона.
— Завтра на рассвете. Пока Добрынич не догадался, что мы
знаем.
Я свернул свиток, ощущая, как пергамент жжет пальцы, словно
раскаленный металл.
Зловещим шепотом листвы встретили нас Громовские леса. Ветви
старых дубов скрипели, словно кости повешенных, а воздух был густым
от запаха прелой хвои и чего-то еще — медвяного, гнилостного,
тревожащего ноздри. Ночь окутала путников плотным саваном, скрыв от
посторонних глаз нашу пятерку: меня, Велену и троих израненных
жизнью дружинников отца.