— Вам письмо, — голос Даши заставил обернуться. Она стояла на
крыльце, закутавшись в платок, с конвертом в руках. Сургучная
печать — двуглавый орёл с жезлом, обвитым магическими рунами.
Отец.
«Григорий. Экспедиция столкнулась с… (далее чернила
размыты). Посылаю 3000 рублей. Уладь дела с долгами. Береги
имя». Ни «сын», ни «с любовью» — сухой стиль человека, чьи
чувства измерялись векселями. Но в уголке страницы — едва заметная
капля, похожая на слезу. Или дождевую каплю.
— Даша, — я повернулся, сжимая конверт. — Сегодня поедем к
Ермолаеву.
Дорога в город петляла меж полей, где ветер гнал по скошенной
стерне волны, напоминающие дифференциальные уравнения. Даша,
примостившаяся на облучке рядом с кучером, украдкой поглядывала на
меня. Её пальцы то и дело тянулись поправить мою съехавшую набок
шляпу, но останавливались в сантиметре от ткани.
Ермолаев принял деньги в конторе, пахнущей кожей и жжёным кофе.
Его кабинет украшала картина — Ермолаев в камзоле перед каким-то
блюдом. Жуткая безвкусица.
— Не ожидал, — пробурчал он, пересчитывая ассигнации. — Дворяне
редко долги возвращают. Считают ниже достоинства.
—Грановские держат слово, — ответил я, глядя, как солнечный луч
играет на медной табличке с девизом: «Прибыль — лучшая
молитва».
На обратном пути заехали на рынок. Даша, получив наконец
жалование, сжала монеты в кулаке так, будто боялась, что они
испарятся.
— Купи себе платок, — сказал я, когда она замерла у лотка с
тканями. — Шелковый.
— Зачем? — она потрогала алый шёлк, тут же отдернув руку, будто
обожглась. — Я же горничная…
— Горничная дворянина. — Я кивнул продавцу, протянувшему отрез.
— И заслуживаешь большего, чем заплатки.
Она повязала платок тут же, на рыночной площади, и внезапно
преобразилась — будто серая бабочка сбросила кокон. Прохожие
оборачивались, а я поймал себя на мысли, что смотрю на неё дольше,
чем следовало бы.
Вечером, разбирая книги в кабинете, наткнулся на альбом с
фотографиями. Отец на фоне монгольских степей — высокий, в
пробковом шлеме, с циркулем в руке. Рядом подпись:«Измерение
геомагнитных аномалий. 1894». В другой фотографии — я, вернее,
прежний Григорий, лет десяти, с моделью воздушного змея в форме
додекаэдра. Отец стоял позади, его рука лежала на моём плече, но
пальцы не обнимали, а лишь легко его касались.