— Вы звали? — Даша заглянула в дверь, неся поднос с чаем. Новый
платок оттенял её скулы, делая лицо почти красивым.
— Нет. То есть да. — Я захлопнул альбом. — Поможешь написать
письмо?
Она села за секретер, обмакнула перо, и я начал диктовать,
глядя, как её рука выводит ровные буквы: «Глубокоуважаемый П.И.
Свешников…»
Слова о программе Академии, просьбы о рекомендациях ложились на
бумагу, будто формулы на грифельную доску. Даша писала, изредка
останавливаясь, чтобы стряхнуть чернильную каплю, и в эти моменты
её ресницы отбрасывали тени на щёки, похожие на знаки
интегралов.
— Готово, — она протянула лист, и наши пальцы едва коснулись. В
доме вдруг стало тихо, будто даже мыши затаились в стенах.
— Спасибо, — сказал я, и это «спасибо» звучало как что-то
большее.
Она ушла, оставив за собой запах шёлкового платка и надежды. Я
же вышел в сад, где луна висела над прудом, как медный грош в
чёрном бархате неба. Где-то там, за тридцатью вёрстами, Академия
ждала — циклопический лабиринт из камня и знаний.
— Справимся, — прошептал я, обращаясь к призраку отца в своём
сердце. — Справимся.
А в доме, за тонкой стеной, тихо звенела посуда — Даша мыла
чашки, напевая мелодию, которую, кажется, не слышала сама. Её голос
смешивался с шелестом страниц в кабинете, где письмо Свешникову
лежало под прессом, готовое утром отправиться в путь — первый шаг
из тысячи навстречу звёздам.
Утро началось со скрипа гусиного пера. Даша, стоя у окна с
чашкой чая в руках, наблюдала, как я запечатываю конверт сургучом.
Пламя свечи лизало медную печать с гербом Грановских, и воздух
наполнился запахом жжёной смолы и старой гордости.
— Отнесёте сами? — спросила она, когда я стряхнул последнюю
каплю воска, превратившуюся в рубиновую каплю.
— Лучше я. — Провёл пальцем по шершавой бумаге, чувствуя
подушечкой бугорки чернил:«П.И. Свешникову. Лично». Эти
буквы пахли надеждой.
Я незамедлительно поехал в город. Дорога на почту пролегала
через базарную площадь, где телеги с сеном оставляли на мостовой
редкие колоски. Солнце припекало спину сквозь тонкую ткань сюртука,
а из-под копыт лошадей выскакивали искры, будто город высекал огонь
из камней. У почтовой конторы, пахнущей пылью и чернилами,
толпились купцы в потрёпанных камзолах. Их голоса сливались в гул,
напоминающий жужжание пчелиного улья: