Головной боли добавили банды. Грабили, убивали, насиловали. Это
зло стало обыденным, рядовым, пока в начале весны
с Николаевского шляха не просочились тревожные вести.
Один за другим горели придорожные хутора. Вроде ничего
необычного, пожар и пожар, частенько что-то горит, бывает
и с жертвами, если угорают в дыму или пьяные. Всегда
кто-то спасается. Но не здесь. Обгоревшие тела целых
семей находили с проломленными черепами, изуродованными,
рассеченными, изрубленными на большие куски. Три случая
за месяц, потом перерыв, народ вздохнул с облегчением,
и тогда за неделю сгорели два крайних дома
в Новокуровке и Лебедяни. Хозяев зарезали от мала
до велика, семь человек. Народишко испуганно молчал.
Поговаривали, не люди это орудуют вовсе, а что-то древнее
пробудилось в степи, среди могильных курганов
и изъеденных временем каменных баб. Щур принял дело без
энтузиазма, предчувствуя нулевой результат. Ну и как
в воду глядел. Были пепелища, были жертвы, были страшные
слухи, а банды не было, хоть в лепешку
расколотись.
Дорога бежала на окатанный ветром пригорок, впереди,
в пойме Ветлянки, детскими кубиками рассыпалось сельцо
Березовый Гай, чернея гнилой соломою крыш, поблескивая искоркой
колокольни и утопая в пыльной зелени тополиных левад.
Кони, чуя воду и отдых, прибавили ход. По сторонам
тянулись стосковавшиеся по плугу непаханые поля, сеять
в тот год было нечем и некому. Тяжелый, сладкий,
приторный запах смерти чувствовался задолго до околицы
вымершего села. Обтянутая желтой кожей мумия нагой женщины валялась
в крапиве возле плетня, бесстыдно раздвинув тонкие почерневшие
ноги. К мертвецам давно привыкли. Степь, облака, курганы,
теперь мертвецы. Поначалу убирали и хоронили, теперь сил
не было даже на это. Сиротливо потянулись брошенные дома,
ветер, поселившийся в хатах, зловеще выл в выбитых окнах,
хлопал ставнями, пугая незваных гостей. Щур невольно поймал себя
на мысли, что жальчее дома, чем людей. Очерствела душа,
опаскудилась.
Недавно тут кипела шумная, веселая жизнь, перекликались коровы,
орали петухи, бегали дети, на выгоне играла гармонь. Теперь
только пыль летела по улице, придавая селу скорбный,
запущенный вид. Из глубины села шел протяжный, нагоняющий
жути, отвратительный скрип.
Щур выбрал жилую с виду избу, остановил коня
и спешился, звякнув саблей и шпорами. Бросил поводья
бойцу, отворил дверь в сенцы и прислушался. Навстречу
протянула руки липкая, обволакивающая, недобрая тишина.