2
Самарская губерния, 18 мая 1921 г.
Желтый, иссеченный колеями, бугристый летник размашисто ложился
под копыта летучего отряда отдельного эскадрона самарского ЧОН.
Девять бойцов с комэском Щуром пятый день шли по следу
бандитов. Похрапывали уставшие кони. Шатались в седлах
изможденные люди. Липнущая к мокрой обмундировке пыль
превращала гимнастерки и галифе в серое, измызганное
тряпье, прикипала жуткой маской к лицу. Бескрайний травяной
океан бурными волнами играл на ветру, пенился и кружил,
сливаясь на горизонте с нежно-лазоревым небом. Пряно
щекотали ноздри ароматы льнянки, кровохлебки и остреца.
Шелковистые ости цветущего ковыля бились в оплывшие скаты
могильных курганов, с вершин которых на путников
в бессильной ярости глядели уходящие в землю древние
идолы. Под солнцем висели и заливисто чивкали крохотные, едва
различимые жаворонки, возвращая истомленные души домой,
к теплому очагу и материнским рукам.
Комэск Щур хмурился, не замечая окружающей красоты. Солнце,
утратив мягкую весеннюю ласку, жгло и палило, обещая повторить
страшную прошлогоднюю засуху. В двадцатом тучные нивы сгорели,
жидкий колос опал, урожай не спасли, в опустошенное,
истоптанное, изодранное Гражданской войной Поволжье пришел
невиданный голод. Иссякло зерно, люди кололи обреченную без
запасенного корма скотину, протяжный коровий рев и поросячий
визг стояли над хуторами. Незаметно пропали собаки и кошки,
к зиме за каравай из муки пополам с мякиной
и лебедой просили пятнадцать тысяч рублей, за ведро
картошки можно было сторговать целый дом. Матери убивали голодных
детей. Трупоедение развилось повсеместно, на это закрывали
глаза. Ползли зловещие слухи о людоедах. На дорогах,
забитых толпами беженцев, пропадали люди, поодиночке
и группами, женщины и дети чаще всего. Щуру приходилось
видеть в овражках и балках разделанные трупы, пятна
крови, горы требухи и остывающие, присыпанные пеплом, забитые
человеческими костями костры. Неделю назад спугнули и посекли
у Дергачей четверых. Мужики пытались сбежать, а грязная,
чумазая, одетая в рванье баба стояла и обреченно ждала,
пока сабля вдоль плеча полоснет. В ее глазах не было
страха, лишь обреченное, тупое безумие. Она вроде бы
улыбалась, ожидая удара, и Щур постарался это забыть. Это
и многое другое, что видел или творил своими руками в тот
год.