Троцк приближался, рос на глазах, вплетаясь
в замысловатые изгибы реки, дымя высоченными, выше самых
высоких деревьев, кирпичными трубами. Андрейка забыл
об усталости и требовательно урчащем желудке. Такого
он еще не видал. Дома каменные, иные о двух этажах!
Какое же это село? Город, город, как есть!
— Мамунь, а чего такое дымит?
— Дыры в пекло пробили и греются, дьяволы уголь
швыряют.
— Ну мамунь...
— Пороховой завод энто, — смилостивилась мать.
— Война кругом, порох — нужнейшая весч. Глядишь, устроюсь
на завод, комнату дадут и паек. В школу пойдешь. Эх,
Андрейка, и заживем!
Андрейке идея понравилась. «Школа, паек, завод», —
непривычные, таинственные слова щекотали язык. Жаль, Сенька помер
и чуды такой не узрит. Сенька головастый был, смелый
до одури, предлагал к товарищу Чапаю сбежать. Чапай саблю
даст, бурку и скакуна. Полетят Андрейка с Сенькой белых
рубить! Андрейка не решился, мамуньку бросать не хотел,
да и боязно было в восемь лет из дому убегать.
А Сеньку отец изловил в трех верстах от деревни,
высек вожжами так, что тот три дня пластом лежал, и остаток
лета полол огород, таскал воду, следил за курями, вечерами
тоскливо поглядывая на багровый закат, туда, где без него
никак не мог одолеть контру лихой и усатый комдив.
Троцк затянул путников неводом улиц, зажал стенами кирпичных
домов, похожих на красные пряники. Рта Андрейка
не закрывал, забыл обо всем, крутил головой. В тени
высокого многокупольного собора шумел рынок. Мать прихватила
за руку.
Та весна запомнилась Андрейке не голодом,
не трупами в придорожных канавах, а этим вот рынком:
толкучим, пыльным, многоголосым. Рынок валил с ног запахами
нафталина, немытых тел, сивухи, рыбы и керосина. Рынок орал,
пихался локтями, торговался и плакал. Доведенные
до отчаянья люди тащили сюда последнее. Раскладывали
на грязных скатерках и прямо на голой земле ковры,
ржавые железяки, посуду, фарфоровые статуэтки, дрова, книги
и ткань. Старушка с детским личиком держала
на остреньких коленках бюст усатого дядьки в короне.
Душераздирающе выла шарманка. Опухшие от недоедания люди
валялись под ногами, тянули ломкие руки. Стайкой чумазых воробьев
вились беспризорники.
Сбоку резанул крик:
— Держи вора! Держи! А-а-аа!
Андрейка по-петушиному вытянул шею, но рассмотреть ничего
не успел.