— Махорка, махорка!
— Швейцарские часы, восемнадцать камней! Тыща рублев!
— Пудра!
— Штиблеты, кому штиблеты?!
Красивая печальная женщина в черном платье, совершенно
чужая здесь, стояла с отстраненным, брезгливым взглядом,
нервно теребя блестящую шубу. Чудачка, кому это шуба нужна? Лето
идет.
Начались продуктовые ряды. Андрейка потупился, но глаза
сами липли к еде. Диво какое: хлеб, солонина, молоко, даже
«ландрин» в железных коробках, невиданная, разноцветная
сласть. В котлах булькала «собачья радость», суп
на мослах, свиной шкуре и требухе. Богатство после
стольких встреченных по дороге брошенных, заваленных трупами
деревень. Рот наполнился вязкой, горькой слюной, в голове
помутилось.
Возле горки прошлогодней, вялой картошки мамка хлопнулась
в обморок. Андрейка опомниться не успел. Задышала
натужно, всхрапнула загнанной лошадью и рухнула
в пыль.
— Мамунька! Мамунечка! — Андрейка упал, размазывая
сопли и слезы. — Мамуня, вставай!
Она не шевелилась, похожая на огромную ватную куклу.
Люди проходили мимо, отводили глаза. В тот год никому
не было дела до чужой беды, своя держала
за горло.
— Мамунька!
— Не скули. — Рядом опустилась сухощавая женщина,
вытерла Андрейке слезы подолом, высморкала сопли, сунула хлеба
кусок. — На вота, жуй, обормот.
Андрейка машинально сунул хлеб в рот. Незнакомая тетка
сразу понравилась — уверенным голосом, быстрыми движениями,
сладким духом съестного.
Женщина склонилась к матери, строго спросила:
— Ты чего, голубушка? Ой горе-горе.
— Отхлебнула из мятой жестяной кружки, дунула водяной
пылью мамке в лицо. Мама зашевелилась, застонала
и открыла помутневшие, больные глаза.
— Давненько не ела, голубушка?
— Со вчерашнего дня, — прохрипела мама
и тут же вскинулась: — Андрейка, Андрейка!
— Тута он, никуды не делся твой кабыздох, —
тетка больно ущипнула растерявшегося Андрейку.
— Мамунька! — счастливо промычал Андрейка, набив
душистым мякишем рот.
Мамка притянула его и обмякла, слабая, беспомощная, вялая,
не похожая на себя.
— Вставай, голубушка, неча лежать,
не на перине, — веско сказала тетка.
— Я расторговалась ужо, ко мне пойдем —
накормлю.
— Спасибо, не надо, мы сами... — попыталась
сопротивляться мама.
— Сами, — передразнила тетка, помогая ей встать.
— Дают — бери, бьют — беги. Чай я от души.
Господь, он как завещал? Ближнему помогать. Во! Через
то и себя сохраним. — И окрысилась
на Андрейку: — Чего расселся? Баринов теперича нету, все
по справедливости, мать ее так. Плетенку держи.