— Смотри, — сказал я Тихону, указывая на заготовку.
Я быстро погрузил в закалочную ванну не весь лемех, а только его
остриё, его стальную часть. Раздалось злое шипение.
— Мы закалили только режущую кромку. Она стала твёрдой, как
алмаз. А остальное тело, — я показал на раскалённую докрасна
основную часть, — мы оставим остывать на воздухе. Оно останется
мягким и вязким.
Затем я провёл низкий отпуск закалённой части, едва коснувшись
её краем огня, чтобы снять хрупкость. Работа была завершена.
На следующий день, когда солнце уже начало клониться к лесу,
окрашивая небо в тёплые, медовые тона, у ворот нашей усадьбы
показалась знакомая фигура. Это был Степан. Он шёл медленно,
сгорбившись под тяжестью двух больших вёдер, и в его походке
читалась вся гамма чувств, разрывавших его душу: страх перед
встречей с «колдуном», отчаянная надежда на чудо и усталость от
тяжёлой, бесплодной работы. Он поставил вёдра с обещанной глиной у
ворот, не решаясь войти, и замер в нерешительности.
Я вышел ему навстречу, держа в руках результат нашей вчерашней
работы. Лемех был холоден и прекрасен в своей строгой
функциональности. Я успел его немного почистить и натереть
промасленной тряпкой. На вид он разительно отличался от грубых
поделок деревенского кузнеца. Чёткие, выверенные линии, плавно
перетекающие друг в друга. Матовая, тёмно-серая поверхность
основной, вязкой части, и зеркально-тёмная, почти чёрная полоса
закалённой до стекловидной твёрдости режущей кромки. Граница между
двумя металлами была видна как тонкая, едва заметная волнистая
линия, похожая на узор на речном камне — свидетельство кузнечной
сварки, таинство, которое для людей этого мира было сродни чуду.
Это был не просто инструмент. Это был артефакт из другого мира,
рождённый в огне моей кузницы.
— Готово, — сказал я, протягивая его Степану.
Крестьянин с благоговением, почти со страхом, отложил в сторону
свои вёдра и взял лемех в руки. Он был тяжелее, чем ожидал, плотный
и увесистый. Он с недоверием провёл мозолистым пальцем по острой
кромке и тут же отдёрнул руку, удивлённо посмотрев на выступившую
капельку крови.
— Острый… — прошептал он с изумлением, разглядывая лезвие,
способное, казалось, резать сам воздух.
— Острота — это полдела, — прервал я его. — Главное — прочность.
Мы не закончили. Пойдём.